Когда уходит земной полубог

   — Сколь скоро оправилась Саксония от шведского разору, государь! — задумчиво молвил Гаврила Иванович Головкин, встретивший Петра ещё в Дрездене. — Четыре года, как швед ушёл, и глянь-ко, как всё возродилось! Вот что значит жить без войны!

   — Не скучай, Гаврила Иванович! Ныне, когда турок вам руки развязал, со шведом-то мы, дай Бог, управимся быстро! — весело ответил Пётр и, показывая на белоголовых малолеток, бегущих за коляской, рассмеялся: — А шведская рать, когда здесь, почитай, целый год стояла, славно поработала!

   — Сдались на полный аккорд, получили добрый приплод! — поддержал Головкин доброе настроение царя.

А Пётр вдруг вспомнил своего Алёшку, не того скучного и постного жениха, что дожидается его в Торгау, а такого же вот малолетку, что с кнутиком бежит сейчас за коляской. Был Алёшка тогда толстенький и важненький и всё задавался вопросами: а что сие? и почему так? Однажды в Преображенском, в такой же вот погожий осенний день с высоким прозрачным небом, он даже и отца поразил: остановился на поляне, устланной павшей золотой листвой, задрал головёнку в звонкую осеннюю синь и крикнул: «Непонятно-то как всё сие!» — «Что, Алёша, сынок мой, непонятно-то?» — Петру вдруг так захотелось защитить своё маленькое чадо, что он поднял его как щепочку на своих могучих руках и прижал к сердцу. «Всё, батюшка, непонятно», — доверчиво прошептал Алёшка, спрятавшись у него на груди. И он понял, что этот малолетка впервые вдруг задумался об окружающем его мире, сказал, успокаивая сына: «Что же тут непонятного, Алёша? Всё здесь от Бога!»

И не было, пожалуй, никогда большей близости между отцом и сыном, чем в эти минуты.

А потом он всё спешил и спешил в горячке государственных дел, а Алёшка чем дальше рос, тем всё больше удалялся и удалялся от него. И в Торгау его поджидает уже не Алёшка, а Алексей Романов, недоверчивый, озлобленный: то ли за мать, посаженную в монастырь за дурость и вздорный нрав, то ли за то, что ни в чём не способен дотянуться до отца.

«Он и всю византийскую старину, и старомосковское боголепие назло мне любит! Тоже мне, ревнитель православия и древностей!» — подумал Пётр со вспыхнувшим вдруг ожесточением. Но тут же поймал себя на том ожесточении и осудил его.

«Алексей ещё молод, и дурь его идёт от многого пьянства и дурных советников, — спокойно рассуждал про себя Пётр. — Дай Бог, женится на принцессе, она его политесу европейскому выучит; девица она с умом, все твердят, книжница, с самим Лейбницем учёные разговоры ведёт. Вот и мой дурень, глядишь, у неё уму-разуму наберётся. Ну а с политической стороны брак сей — прямой авантаж нашему государству!»

Хотя и говорят, что «браки заключаются на небесах», но боги, соединившие руки царевича Алексея и принцессы Шарлотты, наверняка поглядывали на грешную землю и дым Полтавской виктории явственно вплетался в церковный ладан. Брачный союз был прежде всего союзом политическим, а без Полтавы имперские Габсбурги никогда не дали бы своего согласия. Ведь в Торгау царевича Алексея привенчивали к самой надменной династии Европы и он становился прямым свояком императора Священной Римской империи германской нации Карла VI. И было ясно, что Прутскую конфузию Габсбурги почитают пустым эпизодом: за многие столетия собственных войн с турками они прекрасно ведали все превратности Балканских походов.

Зато Полтавская виктория открывала новую страницу европейской политики, в которую вошла ныне новая великая держава — Россия, и Габсбурги всё значение Полтавы прекрасно поняли. Да и как было не понять, когда русские войска стояли уже в пределах империи, а в союзе с Россией были Саксония и Польша, Ганновер и Дания. Опять же и вечный противни» Габсбургов, прусский король, всячески заискивал в царе Петре, рассчитывая через него получить крепость Штеттин в устье Одера.

Вот отчего в Вене сказали «да» и столь сладко улыбался герцог Антон Ульрих, ведя свою племянницу к жениху.

Для самого же Петра эта минута была приятна не только по соображениям большой политики, но и но интересам политики малой, династической. Давно ли европейские государи нос воротили от варваров Романовых? Датский король в своё время даже на порог не пустил послов-сватов от деда Михайла Фёдоровича. А теперь Романовы — свойственники самих Габсбургов. И Пётр Довольно улыбался, поглядывая на молодых. Ведь он был не только государь всея Руси, но и старший, после кончины брата Ивана, в роде Романовых. И матримониальные заботы его не ограничивались царевичем: пора было пристраивать и трёх толстых нескладных дур — дочек брата Ивана, а там, глядишь, сороки-воровки подрастут, Анна и Елизавета.

Некая заминка перед свадьбой вышла из-за упрямого Нежелания принцессы Шарлотты переменить веру и принять православие. Здесь герцог Антон Ульрих должен был отдать должное московитам.