Когда уходит земной полубог

   — Но я-то не Меншиков! — вспылил Шереметев. — Слово даю тебе, княже! Поспешать к Штральзунду, коий осаждают датчане, и саксонцы, я не буду! Пусть союзнички сами сию фортецию берут! А я своих солдат всегда жалею...

И то была правда: Борис Петрович всегда пёкся о солдатском желудке и предпочитал воевать малой кровью. В армии это знали, и потому фельдмаршал пользовался среди солдат и офицеров особой любовью.

   — Лезть в немецкую кашу нам и впрямь ни к чему! — Голицын самолично разлил вино по бокалам. — Оттого только война затягивается! А кто в первую очередь выгоду на сём имеет? — И сам себе князь Дмитрий ответил с Горячностью: — Да прежде всего военные поставщики — господин Меншиков и его иноземные прилипалы: евреин Шафиров, португалец Девьер, немец Остерман. А за ними все голландские и английские кумпанства стоят, что себе в Москве и Петербурге крепкие гнезда свили. А отсюда голод, притеснения, поборы и великая нужда русского народа! Сколько слёз и пота пролито на стройках гиблого парадиза на Неве, а деньги уходят там, как в болото. И думаю, через Меншикова и его клевретов великая часть податей уплыла в банки Амстердама и Лондона или пропита в австериях петербургских, да и на московском Кукуе! Так что прямо тебе сознаюсь, Борис Петрович, — вся моя надежда на царевича. Алексей, говорят, тоже немцев не жалует!

   — Ну, это ты слишком, Дмитрий Михайлович, без иноземцев нам никак нельзя! — словно спохватился вдруг фельдмаршал.

   — А я и не говорю, что нам учёные немцы не нужны. Но на каждого учёного иноземца мы имеем десять оболтусов, которые в своих странах от службы отставлены, а ныне к нам на радость заявились! — Голицын жёстко сжал рот.

   — Твоя правда! — шумно вздохнул фельдмаршал. — Иной иноземный офицер не токмо стрелять, но и шпагой колоть не умеет, а всё одно — плати ему против русского двойное жалованье!

То была давняя затаённая обида боевых русских офицеров: неравная с немцами плата за царскую службу. И вот Борис Петрович впервые высказал её вслух. И вздрогнул — не кликнет ли «Слово и Дело!» его старый знакомец? Он пытливо уставился на Голицына. Дмитрий Михайлович сей подозрительный взгляд перехватил и с горечью усмехнулся.

   — То-то и оно, дорогой друже, — ответил он полушёпотом. — Все мы живём в тайне, со страхом и трепетом от страшного клича: «Слово и Дело!»

И здесь, как бы соглашаясь с этими страшными голицынскими словами, грозно пророкотал первый гром. Затем ударил другой, третий, сверкнула молния и хлынул грозовой ливень.

   — Глянь, Борис Петрович, даже сам Перун подтвердил мои слова! — Голицын вздохнул полной грудью.

С видимым облегчением улыбнулся и его гость. С террасы, куда залетали капли дождя, вельможи перешли в небольшую гостиную. Здесь пили крепчайший яванский кофе, пережидали грозу. И обсуждали великие надежды, которые все старые роды возлагали на царевича-наследника. Меж тем гроза ушла куда-то в сторону и разноцветная радуга перебросила величавый мост с одного берега Днепра на другой.

   — Красота-то какая! — умилился, выйдя на крыльцо, Шереметев.

И в сей миг подскакал царский посланец (как только он разыскал их, шельма). Лихо соскочил с коня прямо в лужу, козырнул, передал фельдмаршалу срочный пакет. Стоял перед ними весёлый, беспечный, словно и не проскакал тысячу вёрст.

   — Да это же Роман Корнев! — узнал Шереметев приятеля своего Чирикова.

   — Так точно, Корнев, господин фельдмаршал! — Роман не удержался и, прежде нежели Шереметев вскрыл царское письмо, добавил: — На словах государь велел передать: на море одержана полная виктория! У мыса Гангут наши скампавеи не токмо прорвались сквозь шведский Заслон, но и пленили эскадру шведского адмирала Эреншильда. Теперь наша флотилия стоит на Аландах, всего в ста вёрстах от шведской столицы.

   — Славная новость! — вырвалось у князя Дмитрия. — Чаю, теперь и в Стокгольме подумают о добром мире!

Шереметев ничего не ответил, спешно вскрывая царский пакет. Прочёл, перекрестился и сказал твёрдо:

   — Быть ныне в Киеве салюту! Надеюсь, войне и впрямь скоро конец!

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТУМАНЫ

Жизнь в Санкт-Петербурге показалась молодой кронпринцессе Софии-Шарлотте настоящим адом. Весь город был сплошной неоконченной стройкой: дворцы и церкви, стоящие ещё в строительных лесах, отделялись друг от друга огромными пустырями, на коих были едва обозначены будущие перспективы; у Адмиралтейства по ночам мерцали огни десятков кузнечных горнов, ухали тяжёлые Молоты, визжали лесопилки — едва ли не каждую неделю с десяти эллингов адмиралтейской верфи сходили новые корабли и фрегаты, скампавеи и шнявы; вытянутые стрелками улицы под беспрестанным дождём становились похожи на грязные каналы, а сами каналы с множеством лодок, барж и шлюпок были похожи на шумные улицы; мерная дробь солдатских барабанов покрывалась пушечными залпами с Петропавловской фортеции, коими приветствовались первые иноземные корабли, входящие в Неву.