Когда улыбнется Ганеш

Неутомимый Азиз Куреши присылает за мной машину, которая подвозит меня к ярко иллюминированному особняку. У ворот стоит Куреши. Он представляет меня хозяину — мистеру Мальхотре.

— Милости прошу, — улыбается хозяин. — У нас вечер песни, но сперва пожалуйте к столу.

После плотного вегетарианского ужина нарядные господа и дамы усаживаются на расставленные в саду рядами стулья. Певец и аккомпаниатор размещаются на небольшом помосте, покрытом ковром. У аккомпаниатора в руках нет ничего, кроме длинного, как обрубленная с двух сторон дыня, барабана. Певец же кладет руки на индийскую гармонику — ящичек с отодвигающейся стенкой. Густой речитатив певца-декламатора, сопровождаемый рассыпчатой барабанной дробью, завораживает публику. Слова великого Кабира, столько раз слышанные и читанные, обретают вдруг какую-то особую силу. Потом наступает очередь других поэтов урду — классиков и современников. Это продолжается до глубокой ночи.

Наутро чисто выбритый Куреши в новой, накрахмаленной шапочке-топи везет меня в Санчи. В этом месте, слегка приподнятом над широкой зеленой долиной, окаймленной узкой полоской синих гор, наполненном гулкой тишиной, невозможно представить себе, что где-то на свете существует сутолока и толкотня, скрипят телеги, грохочут грузовики. В Санчи сохранились древнейшие монументы буддизма — ступы, установленные в эпоху императора Ашоки в III–II веках до нашей эры. Крупнейшая из ступ имеет четверо ворот, обращенных к странам света и покрытых горельефной резьбой. Каждая посвящена какому-то эпизоду из жизни Будды.

Потом мы делаем еще несколько десятков километров и оказываемся в Бхимбетке. Вершина крутой зеленой горы усеяна множеством отвесных голых скал. Скалы-зубья, скалы-дворцы, скалы-палатки, скалы-навесы. Их около 600 — причудливых, не похожих ни на что на свете. Я не успеваю по-настоящему оценить зрелище: Куреши показывает мне примитивные рисунки, которыми украшена почти каждая скала. Красные и белые человечки с копьями на лошадях, слоны, трезубцы, одинокие фигуры. Краска кажется свежей, будто вчера лишь положенной. Этим рисункам между тем не менее десяти тысяч лет…

Вернувшись в Бхопал, мы с Куреши едем к его другу, мэру города. Из-за стола выходит мне навстречу стройный, подтянутый улыбающийся человек с красивым молодым лицом, умным и доброжелательным. В густой черной его шевелюре ни одного седого волоса, хотя мэру уже сорок семь. Зовут его Р. К. Бисария. Он сообщает мне, что в Бхопале есть ботанический сад — один из лучших в Индии, крупный завод тяжелого электрооборудования, на котором работает 25 тысяч человек и который управляется объединением, имеющим тесные связи с Советским Союзом. Напоминает, что до провозглашения независимости Бхопал был центром мусульманского княжества и управлялся навабом и что поэтому и сегодня половина его населения — мусульмане, которые живут в мире с индусами. Говорит, что население Бхопала стремительно растет и достигло уже 800 тысяч. Появляются новые предприятия, которые ускоряют приток населения. Цинковый завод, завод пестицидов…

Я спрашиваю, с чего начинается его рабочий день.

Он отвечает, что встает в пять утра и около шести почти каждый день начинает операцию на сердце.

Только тут до меня доходит, что слово «доктор», значащееся в его визитной карточке, имеет самое непосредственное отношение к медицине. Мэр — крупнейший хирург штата.

Он не понимает моего удивления, смотрит вопросительно, потом продолжает:

— Операцию заканчиваю в 7.30. Около восьми возвращаюсь домой, завтракаю. Затем снова еду в клинику, наблюдаю там за больными до часу. Потом обедаю и в два часа дня приезжаю в контору муниципальной корпорации. До четырех занимаюсь утряской городских проблем, ругаюсь с поставщиками материалов, выбиваю средства для жилищного строительства, мирю враждующие стороны. С четырех до пяти принимаю жалобщиков. До семи отдыхаю. С семи до десяти смотрю представления или слушаю музыку. В пол-одиннадцатого ложусь спать… Но сегодня культурной программы не будет. Сегодня я покажу вам вечерний Бхопал…

Он сажает меня в свою маленькую машину, садится за руль, и мы едем куда-то в гору, а внизу вырастают огни, мириады огней, отражающиеся в зеркалах озер.

Краски раджпутского края

Черные, сверкающие на солнце камни, как бы подсаживая друг друга, образуют гору, возвышающуюся над морем раскаленного песка, рвущуюся вверх. Фантастический всплеск исчезает, как марево, и снова смыкается над всем желтый песок, отделенный от неба резкой линией горизонта, и мелкая рябь его лишь изредка расступается, чтобы пропустить одинокую фигуру кактуса, растопырившего сухие, старческие пальцы. С этим песком я встречался в Дели, за пять сотен километров отсюда, когда его приносила туда взбунтовавшаяся стихия, и он висел над городом горьким на вкус и уродливым черным туманом. У себя дома, в пустыне Тар, он куда более живописен.