Когда вернется Вьехо

Тайфун ухмыльнулся. С раскатом – это он неплохо придумал. После захвата перевала до того надоели торговцы, просители, завоеватели и убийцы всяких мастей, что очередной отряд, вроде как элитную гвардию приморских городов-государств, после показательного мордобоя заставил прошлифовать желоб в крутом каменном склоне. И всех их в этот желоб и скинул. Как они вопили, стремительно уносясь вниз, как потрясали потом кулаками и оружием, пинали в бессильной ярости и унижении подножие горы! Но наверх больше не рискнули заявиться, ни оружно, ни с торговой миссией. Страшную эту казнь, страшную и унизительную, так и назвали в результате «сбросить с раската», и боялись ее почему-то пуще насаживания на кол. И многие уже тот раскат опробовали: и надоедливые торговцы со своими инициативами запретительных пошлин, и все окрестные бароны с графами, явившиеся изъявить почтение, и многочисленные невесты… и, да, вроде и кнез какой-то туда же улетел. Он, кстати, не орал. Тайфун сначала решил – мужественный. Но оказалось, у него язык от страха отнялся. И вроде как до сих пор не заработал.

– Лучшие торговые семейства, умнейшие головы, и те все здесь перебывали! – горько сказал Ипат. – И для чего? Чтоб Черному замку поклониться, друг на дружку хулы и напраслины возвести, самим к черному трону приблизиться! И чему кланяются?! Конюшне!

– Какая мерзость, – ровным голосом заметила девушка, и Тайфун снова беззвучно поаплодировал.

Эта Либе ему конкретно начала нравиться. Хотя да, кланялись конюшне. Сам Тайфун, как всегда, предпочитал валяться в стожке сена, дышать ароматами трав и дальних странствий, рабы… ну, рабы строят дорогу, им тоже некогда и незачем по замку болтаться, и хозяйственный Хруч потихоньку приспособил пустующие помещения под склады, мастерские, ну и коней в трапезный зал заводили на ночь, ибо ночи на перевале неласковые, а скотину жалко. Что забавно, сей факт никак не скрывался, тем не менее – кланялись замку, и еще как.

– Я понимаю, почему остальные Серые держатся Властелина, – прошептал Ипат. – Суйка Нобле – бандитка, в грозной тени Властелина самое ей место, как и Шнырю, Храбр, Ивак да твой отец загорелись идеей создания мобильно-дорожной армии, им без дорожных рабов Властелина никак, Хруч Старый огромным хозяйством злодея бесконтрольно управляет и тем счастлив, Голосяра Серебряный – он поэт, великой личностью сражен и околдован, трагедию тирана да его душевный надлом на всех перекрестках воспевает, ему от Властелина тоже не оторваться, ибо нет более великих и неоднозначных титанов духа, чем он… но ты, Либе, почему ты здесь?! Беги, спасай свою светлую душу! А я останусь здесь, прикрою собой твое бегство, хоть что-то доброе совершу напоследок, ибо душа моя почернела и умирает!

Пепельноволосая воительница высвободилась из объятий Ипата, отвернулась к закату.

– Ты правильно всех понял, Ипат Колотит! – раздался ее гордый голос. – Только про меня ничего не знаешь. Так знай: рядом с Серым Властелином обрела я смысл жизни! И я – не Либе! Я – Шестая Серая!

Стройная фигурка склонилась к сложенным на камне доспехам, выпрямилась. Глухой шлем-армэ закрыл ее голову, серая кольчужная сетка упала, пряча от всего мира прекрасное лицо. Тускло сверкнули на высокой груди скрещенные бронзовые булавки – страшное, напоенное гибельным ядом оружие. Ипат поднял бледное лицо к горным небесам, и оттуда ему грянул неслышимый гром. На самом деле, конечно, грома не было, откуда ему взяться в чистом небе, но Тайфун как глава волшебного Дома обязан был владеть начатками гипноза, и он владел. И как не подыграть, как не украсить достойную столичных театров сцену?

– Знаешь, кто сюда идет? – безжизненным голосом спросил Ипат. – Моя родная мать. И знаешь, зачем? Да чтоб стребовать с Властелина долю с разбойных доходов за служение сына! Ненавижу…

Процессия богато украшенных женщин действительно заявилась. Нужные поклоны в сторону Черного замка, являвшегося не более чем конюшней, были отбиты. Витиеватая просьба изложена безмолвному, страшному в своей глухой броне Четвертому Серому.

– Спустить с раската! – проскрежетал в ответ голос, в котором не осталось ничего человеческого.

11

Гладь реки сияла на солнце.

– Пеноструй и Игристая – светлые реки… – тихо прошептал Элендар и прислонился лбом к теплому боку скалы.

Кто в отряде теперь помнит, как выглядели священные для любого эльфа реки? Могла бы помнить Оксаниэль, если б не была поглощена воспитанием оравы детишек. Уже и Прозрачная – ледяная, неприветливая, но такая милая сердцу река – стерлась в памяти вьехов, как будто и не было ее никогда, и чудное Беловодье подернулось дымкой легенд. Не помнят прошлого вьехи, и правильно не помнят, ибо много горечи в нем сокрыто для любящего сердца. И только Предвечный король вьехов помнит всё. Потому что – король. Память – его ноша, никому не передать, не переложить. Каждое имя, ушедшее в легенды, жжет сердце и ранит, а имена собственных детей, сгинувших без следа в бесконечных странствиях, наполняют бессмертные глаза неизбывной печалью.