Когда возвращается радуга. Книга 1

Под платье-кафтан полагалась длинная, ниже колен, полупрозрачная нательная рубашка с пышными рукавами, и такие же пышные шаровары. Больше ничего. Однако подруги, пошептавшись, перво-наперво нацепили на Кекем лиф, верхнюю часть откровенного костюма танцовщицы, подобрав его в тон туалету. Она не возражала. Предстояло показать все свои умения, но танцевать перед незнакомцами почти голой — нет, к такому она пока не готова. Поэтому лиф оказался к месту. И ещё он, как ни странно, хорошо обозначил крошечную грудь, а в платье так и вообще казалось, что она — есть… Вот чудо-то!

Марджина сама подкрасила ей ресницы, а для бровей взяла не сурьму, а смесь басмы с охрой, оставив пушистым волоскам почти природный цвет, лишь тона на два темнее. И тотчас глаза у Ирис стали — не глаза, а глазищи, удивлённо хлопающие длиннющими ресницами. Сразу на лице заиграли веснушки, словно перекликаясь с чудесными крапинками радужки, и стало ясно, что конопатость этой милой девушке чрезвычайно к лицу. Рыжие кудри оставили рассыпанными по плечам, лишь сверху прикрыли фатой нежно-травяного оттенка, оттенив глаза. Украдкой Нергиз прицепила на специальную петельку на талии маленький мешочек-сумочку, для мелочей, могущих пригодиться, а заодно сунула туда бутылочку с успокоительными каплями. Сафьяновые мягкие туфельки с загнутыми носками довершили великолепие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ого! — сказала Нергиз, почтительно отступив и поцеловав кончики пальцев, сложенные в щепоть. — А Кекем-то у нас просто пери!

Марджина что-то невразумительно промычала, тоже одобряя. Метнулась к своему особому ларчику — и на головное покрывало Ирис, прижимая непокорные рыжие кудри, лёг тонкий серебряный венец. Как последний штрих на картину.

Даже Нуха-ханум… оторопела.

Злыдня крайне редко теряла дар речи. Но сейчас, кажется, именно это и случилось.

Из всех пятерых девушек, которых ей полагалось проводить до портшезов, первой она увидела Ирис. И поначалу даже нахмурилась, решив, что без её ведома вместо струсившей или заблажившей Кекем подготовили к «дарению» кого-то ещё, как вдруг разглядела под накидкой знакомую рыжую шевелюру, зелёные глаза и веснушки. Судорожно сглотнула воздух. Теперь-то она могла не волноваться: франкские гости останутся довольны всеми девами. Едва сумев отвести взгляд от бывшей дурнушки, рассеяно проглядела остальных — и вяло махнула рукой.

Тотчас вся эта немыслимая благоухающая свежая красота, гордость Серальского цветника, была обёрнута уличной непременной упаковкой — паранджами, хвала Всевышнему, не чёрными, а подобранными под цвета нарядов. Несмотря на то, что им предстояло передвигаться сперва в закрытых паланкинах, а затем в карете — ни одного кусочка тела не должно было даже случайно обнаружиться перед нескромным взором какого-нибудь мужчины. Даже на прорези для глаз накинули вуали. Ирис чувствовала себя, как младенец, спеленатый от пяток до макушки, и семенила за остальными, откровенно говоря, больше полагаясь на слух. Но кое-как ей удалось благополучно втиснуться в коробку портшеза вместе с Захирой. Им предстояло торжественно и чинно проплыть в этих разукрашенных шкатулках для «подарков» от входа из Нижнего гарема через весь Диванный двор, по которому под страхом смерти никто не осмеливался разъезжать верхом: то была привилегия Великого Султана. Оттого-то карета, призванная доставить одалисок до Франкского посольства, поджидала за Вратами приветствия, а не у самого Дома наслаждений.

Девушки молчали. Торжественность момента подействовала на всех. Да и неловко было болтать… О чём? О собственных опасениях? Все они тут подчинялись воле одного господина, и малейший ропот мог быть признан неповиновением; а попробуй, узнай, что творится в голове соседки, не донесёт ли она о твоих крамольных мыслях Злыдне, или, чего хуже, самой валиде?

Потому-то малознакомые девы обычно болтали меж собой лишь о погоде, нарядах и прочих пустяках, не более…

Но постепенно напряжение с Ирис спадало. Ехать было не сказать, чтобы удобно: мягкие подушки не особо сглаживали тряску от шагов носильщиков, за приспущенными занавесями было душно. А тут ещё дохнул ветер с дворцовых кухонь, на которых, если верить россказням мальчишек, трудилась целая тысяча поваров, и жарились каждый день тридцать тыщ цыплят и десять тыщ телят… Аромат от кухонных вытяжек проник даже через занавески, и девушки невольно сглотнули слюну. Сейчас бы из этих тридцати тысяч хоть куриное крылышко поглодать… Но, увы, по установленному этикету одалиске перед ночью любви есть не полагалось, разве что выпить чашку кофе, который разрешался только по особым случаям. Кормить же ужином или не кормить — это решал их мужчина и господин.