Когда возвращается радуга. Книга 1

Женщин, расхаживающих по улицам. И никто за ними не следил, не удерживал силой, не показывал пальцем. Правда, как и девушки из Сераля, они были замотаны в паранджи, кто-то в чёрные, глухие, некрасивые, кто-то — в шёлковые цветные, с вуалями… Они шли пешком, ехали на осликах, бранили следовавших за ними по пятам слуг с корзинами, полными еды, беседовали с товарками, встречаясь на улицах. Наверняка каждую из них ждал дома муж и господин, но…

Мимо проплыли роскошные носилки. Прекрасная полная женская рука, отягощённая браслетами, приподняла занавеску. Мелькнуло холёное, чуть больше положенного приличиями накрашенное лицо, малоскрываемое прозрачным шарфом. И вновь скрылось под таинственным пологом.

У Ирис шумело в ушах. Вот, значит, как, да? Они — могут всё, а ей возбраняется даже пройтись по улицам!

И впервые в жизни ей, привыкшей бездумно покоряться чужой воле, делать, что прикажут, бояться того, что запрещают — впервые захотелось крикнуть во весь голос: «Не хочу! Отпустите меня!»

Лишь усилием воли она подавила в себе этот вопль. Сердце бунтовало, а разум понимал: путь к свободе для неё лишь тот, на который она уже вступила. Ей остаётся проявить терпение и старание. Много-много старания…

Она закрыла лицо руками.

— Не бойся, — шепнула Захира, участливо тронув её за локоть. Она поняла волнение соседки по-своему. — Всё будет хорошо. Мы им понравимся.

* * *

Сказать, что на территории Франкского посольства царил абсолютно пораженческий дух — ничего не сказать.

Ещё с утра ничто не предвещало беды. Всё складывалось для послов настолько удачно, что, казалось, Фортуна, наконец, обратила к ним сияющий лик, поскольку из её рога изобилия уже посыпались на представителей «далёкой западной страны», как здесь называли их прекрасную родину, многочисленные блага и привилегии. Особо стоило отметить главное, обозначившее переломный момент в ходе переговоров с Великим Хромцом. Надо сказать, привилегия эта поразило их в самое дворянское сердце — но стрелой не уязвляющей, а, напротив, исцеляющей. Ведь каждый раз, когда, согласно дипломатическому этикету, принятому в ТопКапы, приходилось опускаться у самого порога Посольского зала на колени и беседовать с Великим Султаном в таком приниженном состоянии, сердца франков, четверо из которых были урождённые дворяне, а один — пожалованный, трепетали от неуважения к своей благородной крови. Неудивительно, что, зная о неминуемом предстоящем стыде, на дипломатическое поприще избирались мужи с чрезвычайно ровным и рассудительным характером, терпением и выдержкой — иначе говоря, качествами, помогающими ради процветания отчизны допускать прилюдные поношения. Но сегодня Искандер-паша, Великий визирь, объявил, что в знак окончательного примирения с их страной послам Его Величества венценосного Генриха даруется право приближаться к трону Великого султана на расстоянии пяти локтей и вести общение стоя, на равных с правоверными.

О, какой это был удар по венецианцам и испанцам! А ведь тем приходилось мало того, что преклонять колени — ползти до этих пресловутых пяти локтей по султанскому ковру, и хорошо, если по милости Хромца этот ковёр не посыпался предварительно чем-то едким, или алмазной пылью, растирающей одежду в лохмотья, а колени в кровь…

В этот день, словно учуяв перемену политических ветров, франки захватили с собой особые дары. Близилась годовщина восшествия Чингизида на престол, и, хоть об этой дате не принято было напоминать Солнцеликому, однако уже вошло в традицию преподносить подарки. Не знал об этом разве что невежа. Вот и послы не уронили чести своей страны. В особых ларцах, выложенных изнутри алым атласом и заполненных душистой упругой стружкой, из самого Сен-Поршера, а потом из Лютеции, а потом и через многие лье по суше и по морю, выдержав дорожную тряску и корабельную качку, прибыли в Большой Посольский зал вазы и кувшины, солонки и чаши. То была драгоценнейшая коллекция сен-поршерского фаянса работы самого Бенвенутто Челлини, по хрупкости и лёгкости затмевающая чайнский фарфор. Неповторимый оттенок слоновой кости, чёрный «траурный», изысканный даже в строгости своей, узор, формы, навеянные воображением не то скульптора, не то архитектора, не то золотых дел мастера… Впрочем, знаменитый творец, чьим искусным рукам принадлежали эти работы, был и тем, и другим, и третьим. Маленькие «поршеры» ваялись лишь для королевских дворов Европы, но до сих пор не пересекали её границ… во всяком случае — законным путём. Подарок короля Генриха можно было считать достойным ответом на великую честь, оказанную нынче его доверенным лицам.

Франков распирало от гордости.

Хромец был польщён, о да, польщён!