Когда возвращается радуга. Книга 1

Мур-Мирр недоверчиво покосилась на заговоривший столб, пусть и с руками… Фыркнула. Подумала, села и принялась безмятежно вылизывать животик.

— Ой… — сказала девушка виновато.

Потянувшись, положила мячик на ступеньку и торопливо выпрямилась, спрятав руки под паранджу. Её подруги как-то сразу стали меньше ростом…

Ужас! Своеволие! Нарушение правил!

— Кто это? — грозно начал главный евнух, но, спохватившись, прибавил в голосе патоки. — Девушки, что же вы? Открывайте лица, не смущайтесь, ваши хозяева имеют право на вас смотреть! Ну же! Сейчас я вас представлю…

И вдруг шумно задышал, схватившись за сердце. Это провинившаяся Кекем, рыжая Кекем, возмутительно нарушившая заведённый порядок церемонии представления Кекем — поспешно откинула надоевшее ей покрывало и предстала перед миром, юная, свежая, хоть и порозовевшая от страха и смущения, и невероятно в тот момент хорошенькая…

Одна мысль билась в опустевшей голове Махмуд-бека:

«Я ошибся. О Аллах, как же я ошибся!»

Это он должен был представлять девушек, он! Но от непонятного оцепенения у него вдруг онемел язык. И оттого, что пауза слишком уж затянулась, девушка в смущении назвалась сама:

— Я — Ке-екем…

Тотчас откинула покрывало её соседка. Сверкнула жемчужной улыбкой:

— Захира!

— Ильхам! — низким грудным голосом представилась нормандка.

— Хайят! — задорно выкрикнула турчаночка. А подруга Захиры пропела:

— Ри-има… — чуть растянув своё имя, подражая вольно или невольно Кекем.

Сорвав с головы бархатный берет, Иоанн Франджипани изогнулся в настоящем придворном поклоне. Начал привычно:

— Дорогие дамы… — Смешался. — Любезные госпожи мои! Будьте нашими гостьями и скрасьте одиночество мужчин, истосковавшихся по красоте и изысканности! Прошу вас…

Слуги, половина из которых была привезена из Франкии, таращили глаза, стараясь запомнить хорошенько всё происходящее. Но, повинуясь грозному взгляду консула, бросились открывать двери в приёмную залу, где всё уже было готово к ужину.

— Прекрасная…

Не обращая внимания на главного евнуха, консул вперил взор в Кекем, видимо, решив иметь дело с самой смелой, но та, снова отвлёкшись на рыжую кошку, нагнулась её погладить, и глава посольства, тонко усмехнувшись, подошёл к той, что была ближе к нему: к Риме.

Жоффруа Лебюлель, его секретарь, подмигнул — и предложил руку смешливой Захире. Рыцарь Филипп де Камилле церемонно поклонился серьёзной Ильхам, и та, удивив всех несказанно, присела в безупречном реверансе. Граф Ангерран дю Монстрель, не чинясь, подхватил за талию Хайят.

— А мне, значит…

Бывший маленький писарь, ныне посол Его Величества Франкии Генриха и его светлости герцога всея Галлии, Огюст Бомарше вздохнул.

— А мне, значит, оставляете этого ребёнка. Никто не хочет связываться. Ну, спасибо, друзья. Что ж, пойдём, дитя.

Они были последней парой, скрывшейся в обеденном зале.

Капа-агасы смотрел им вслед, казалось, пронзая взглядом, закрытые двери.

«Ошибся, — стучало его сердце. — Осёл, дурак, слепец… Как я в ней ошибся».

* * *

— Да оставь ты в покое эту кошку, — со смешком посоветовал Ирис выбравший её мужчина, ничуть не страшный, ничуть не старый, похоже, что весёлый и добрый. — Ей, сколько не дай, сожрёт, словно у неё три горла вместо одного. Ах, извини, Мур-Мирр, не сожрёшь, а, конечно соизволишь отведать… Кекем, попробуй сама рыбу, это вкусно! Наш повар готовит не хуже султанского, а уж по части соусов он король, поверь мне! Держи-ка…

На почти пустую тарелку Ирис лёг ломтик разварной форели, сбрызнутый чем-то красным. Ягодка, заманчиво выглянувшая из соуса, лопнула под зубами и обдала язык восхитительно кислым.

— Нравится? Это северная клюква, нам привозят её издалека. Знатоки предпочитают её лимонам.

— Да-а… Спаси-бо, О-о-огюст…

Ужасно трудное у него имя, такое и без заикания не выговоришь. Кекем после каждой попытки ёжилась: а ну, как мужчину выведет из себя её неправильная речь? Но он, похоже, не придавал никакого значения тому, что в гареме жёстко обозначалось как «порок, позорящий одалиску». А сейчас и вовсе расхохотался.

— Лучше скажи: Август. Ну?

Кекем захлопала ресницами.

— За-ачем?

— Не спрашивай. Просто скажи.

— А-август, — протянула она. — И что?

— От этого имени римского императора и произошло имя Огюст, переиначенное на галльский манер. Можешь называть меня Август, если тебе так легче.

Да, он словно и не замечал её косноязычья. И вообще, вёл себя так, будто всё, что делал и говорил «подарочек», казалось чрезвычайно милым.

— А-а… — Девушка наморщила нос, не подозревая, как потешно смотрится. — Имп-ператор роди-ился в а-августе?

Прислушивающийся к разговору Жоффруа Лебюэль лишь фыркнул. Бомарше погрозил ему пальцем.

— Не вмешивайся, приятель, у тебя своя девушка, её и просвещай… Нет, глупышка. Не Августа назвали в честь месяца, если ты так решила, а напротив: летний месяц нарекли в его честь. Представь, какое самомнение: считать себя настолько великим, чтобы подогнать под себя календарь! Ты кушай, кушай. Тебе нужно лучше есть, а то щеки уже запали. Я погляжу, вас там, в гареме, морят голодом?