Когда возвращается радуга. Книга 1

— Это всё наш скромник! — Консул шутливо ткнул пальцем в Бомарше. — Я был просто обязан проверить, что за книгу получил он в подарок от светлейшей валиде, а потом, клянусь богом, сам не заметил, как увлёкся, и начал переводить с персидского наречия на османское! Прелюбопытнейшая забава, скажу я вам, эти рубайят: попробуйте вместить целую притчу или поэму в четыре строки, соблюдя при этом нужные ритм и размер, не потеряв всей изначальной прелести! Огюст, не урони честь франков, разыщи что-нибудь в закромах своей памяти в честь наших прелестных танцующих гурий!

«Август», усмехнувшись, отсалютовал полным кубком. Свободной рукой коснулся рыжего локона Ирис. Глянул нежно.

— Не уходи, красавица, постой,

Вина тебе плесну я за простой,

А ты — танцуй, от танца я пьянею,

Пусть мой кошель совсем уже пустой…

— Прекрасно! — засмеялись мужчины. — Браво, Бомарше!

— А ты тот ещё дамский угодник, — Лебюэль осушил залпом свою чашу и нежно притянул к себе разрумянившуюся Захиру. — К чёрту танцы, — сказал хрипло. — Прошу прощения, не к чёрту, они прекрасны, но слишком эфемерны, а когда под руками, прошу прощения, нечто живое, тёплое и манящее — тут не до танцев. Музыка вот где… — Ударил кулаком по мощной рыцарской груди. — Эх, не знаю я ваших стихов и не собираюсь читать, но когда рядом со мной красавица и чаша — легче остановить бегущего першерона, чем мой язык…

Осторожно возложил ладони на румяные щёчки девушки.

Голос его был вкрадчиво-нежен, и предназначался вроде бы одной, но проник в сердца каждой из пяти:

— Говорят: нас в раю ожидает вино, -

Жоффруа задорно тряхнул головой.

— Если так — то и здесь его пить не грешно,

И любви не грешно на земле предаваться –

Если это и на небе разрешено.

Его губы невесомо, на какие-то доли секунды прикоснулись к девичьим — и Захира отпрянула в смущении.

— Здесь жарко, милая, — шепнул он. — Пойдём на крышу. Вечереет, с Босфора тянет прохладой… Пойдём. Скоро появятся звёзды…

— А и в самом деле, — подхватил консул. — Набивать животы — слишком уж невзыскательное веселье. Покажем нашим прекрасным гостьям чудесные уголки нашего сада. И уж давайте отпустим музыкантов, что собираются полночи терзать наш слух подвываниями на… как его… дудуке, очень он жалостливо звучит, а моё сердце настроено на возвышенные чувства, но никак не на стоны и вздохи.

— Я покажу Ильхам библиотеку, — коротко оповестил де Камилле. — Прошу не беспокоить, у нас будет важный разговор.

— Судя по всему — и впрямь важный, — пробормотал, глядя вслед удаляющейся паре граф дю Монстрель, и обратил благосклонный взгляд на свою пери. — Нет, он неисправим, наш моралист… Прелестная, а вы тоже предпочитаете проводить время средь учёных свитков и старинных книг?

— Я люблю то, что любит мой господин, — потупив глаза, ответствовала та. — А он вряд ли хочет растрачивать драгоценное время на крючки и картинки, будь им хоть триста лет.

— Вот как? — мурлыкнул Ангерран, придвигаясь ближе. — Почему?

— Сердце мне подсказывает… — Хайят вскинула синие глаза, мерцающие, как звёзды. — …что все эти мудрецы, писавшие толстые книги, рано или поздно откладывали в сторону перья и забывали о мудрых истинах, предаваясь радостям и утехам любви. Истины вечны, мой господин, к ним можно вернуться, открыв книгу даже спустя многие годы на той же самой странице. А радости столь мимолётны, что пренебрегать ими опасно: упустишь — и уже не воротишь. Что ты выбираешь, господин?

…- Тебя, — немного помедлив, ответил граф. И широко улыбнулся. — Право же… Хитро ты подвела, плутовка, не ожидал. Пойдём ко мне. Продолжим разговор наверху. У меня есть дивная коллекция жемчуга, и мне не терпится увидеть, как он смотрится на твоей нежной коже.

Вскоре в огромной зале остались лишь погрустневшая Ирис и Бомарше.

— Ты любишь кофе? — неожиданно спросил «Август». — Прекрасно. Пошлю-ка я на Мустафой-ага. Эти дуралеи и сами не знают, от чего отказались, а я — не собираюсь упускать такой случай. Вот увидишь, его кофе — напиток богов!

— Господин… А-август… — прошептала Ирис. — Я вам со-овсем не по-понравилась, да?

Огюст Бомарше ласково погладил её по руке.

— Ну что ты, глупышка. Просто для меня ты пока ещё сущий ребёнок. Да и… Дело в том, что я и впрямь люблю свою жену, и заводить шашни на стороне, даже если об этом никто не узнает, считаю свинством. У вас, кстати, свинья презираема, так что ты поймёшь меня вдвойне. Да и само то, что тебя привезли сюда насильно, мне, знаешь ли, претит. Ты ведь вряд ли сюда рвалась.

Ирис качнула головой. Всхлипнула, но сдержала слёзы, побоявшись за краску на глазах. Сказала с тоской:

— Значит, я теперь никогда не увижу Франкию…

И кто скажет определённо, что же сработало больше — детская ли непосредственность, или, напротив, извечная женская хитрость, побуждающая говорить загадками, дабы возбудить в мужчине любопытство — но только через четверть часа бывший писарь, нынешний посол Франкии и представитель Галлии, знал о Кекем всю подноготную. Точнее, то, что ему положено знать.