Ирис испуганно схватилась за щёки, но по смеющемуся взгляду мужчины вдруг поняла: да он просто шутит! Неуверенно улыбнулась. Осмелев, выбрала из стопки тонкий лаваш, нащипала сочной баранины, посыпала зеленью и измельчёнными орешками и свернула в трубочку. Протянула тарелку Августу. (И впрямь, так легче его называть даже в мыслях…)
— Н-неприлично на-наложнице много есть. Она до-олжна заботиться о го-осподине, — пояснила простодушно.
Бровь мужчины красиво изогнулась.
— А господин, конечно, я… Прости, как-то ещё не привык. Но раз я господин — приказываю: ешь. И чтоб как следует: терпеть не могу голодных наложниц.
И, дабы показать свою доброту, разломил предложенный рулетик пополам. Зная привычку местных поваров иной раз переперчивать и переслащивать, но при этом недосаливать, отогнул край лавашного рулета, чуть присыпал солью. Протянул девушке её половину.
Ирис смешалась.
— Мой господин…
— Август, — весело поправил он.
— А-август… Так не-ельзя. Это же… хлеб и со-оль. Мы поделим — и буде-ем ка-ак брат и сестра…
— Прелестный обычай. А я-то думал, в гареме про такие не знают, — попытался отшутиться Бомарше, всё ещё не понимая сути. — А почему бы нам не побрататься, в самом-то деле? Детка, ты, в сущности, совсем ещё ребёнок, я же тебя, как женщину, и не воспринимаю! К тому же, я женат, и довольно-таки привязан к своим брачным узам, или цепям, как выражаются мои друзья. Общение с девушками для меня сводится лишь к приятному флирту и разговорам, запомни. Так что не вижу ничего плохого в том…
Глаза Ирис наполнились слезами.
— Не… не отка-азыва-айтесь от меня, гос-сподин, — прошептала она. Всевышний, никогда бы не подумала, что станет умолять о подобном! — Если вы б-будете не-недо-овольны, меня…
— Неужели накажут?
Бомарше встревожился. Он-то всего лишь хотел успокоить это дитя и дать понять, что ни к чему не принуждает, а дело-то, оказывается, в принуждении совсем с другой стороны, с той, откуда девушек сюда отправили! И действительно, спохватился он, можно подумать, у них есть выбор… Сам не так давно разглагольствовал на эту тему, но успел позабыть собственные речи.
— Всё так серьёзно? — Он всё же решил уточнить. — И как… накажут?
Перед глазами Ирис вдруг всплыло зрелище страшного каменного тоннеля, уводящего в глубину, к незримо плещущимся прохладным водам. Она глотнула воздуха. Как обычно, в напряжённые моменты голос отказался служить вовсе.
— В мешок и в Босфор, — неожиданно чётко прозвучало неподалёку. Оказывается, к их разговору прислушивались. И теперь Ильхам, выпалившая это, сидела бледная, как мел, испугавшись собственной смелости.
Они обменялись взглядами с Кекем, с Хайят… И можно было поклясться, что в тот момент у всех троих перед глазами было одно и то же: Смерть, поджидающая за тайной дверцей.
Граф дю Монстрель нервно рассмеялся.
— Да перестаньте! Глупость какая… — Оборвал смех. — Но это же… дико! Нет, бросьте! — Перевёл взгляд на Хайят, в лице которой не осталось ни кровинки. Та глубоко вздохнула — и принуждённо улыбнулась.
— Конечно, это глупость, мой господин. Османия — центр цивилизации и просвещения, здесь нет места варварским обычаям. Моя подруга просто неудачно пошутила. Шутка. Вы, европейцы, считаете нас дикарями, а нашу страну выставляете, как обитель всяческих зверств. Вот она и решила вас разыграть. Простите нас.
— Простите, — эхом отозвалась Ильхам. — Ужасно невоспитанно с моей стороны и так… нелепо. Я глупая, да, потому что сперва скажу, потом думаю. Я всего лишь неловкая женщина, простите меня.
— Ты слишком долго извиняешься, девочка, — прервал Филипп де Камилле. — Конечно, мы все поняли, что это была неудачная попытка нас развлечь. Пока мы не выбрали более приемлемую тему для разговоров — может, вы повеселите нас чем-то иным?
Ирис вздохнула с облегчением.