Когда возвращается радуга. Книга 1

— Давай выясним последнее, — сказал, наконец. — Ты сам дал мне Око, а потому не удивляйся, что я тебе не то, чтобы не верю… Но вижу: ты чего-то не договариваешь. Скажи… — Доверительно наклонился вперёд. — Просто как другу, скажи: ну, зачем тебе нужна именно эта пери? И не надумывай больше иных причин: из того, что ты сообщил, всё, конечно, правильно, всё верно, но… есть нечто, чего ты до сих пор так и не открыл. Не думаю, чтобы это была какая-то постыдная тайна, ибо слишком хорошо тебя знаю, но ты раздразнил моё любопытство. Откройся же, светоч моего сердца!

Старец глубоко вздохнул. Тень грусти набежала на лицо.

— Должно быть, это покажется тебе смешным. — И взгляд его затуманился, будто старец узрел видение, доступное ему одному. — Но когда-то твой светоч, несмотря на холодное, как ему самому казалось, сердце умудрился отдать его женщине, навсегда и безвозвратно.

— О-о! — вырвалось у Хромца. Как многие жестокие люди, он был сентиментален, а потому — любил послушать трогательные истории. К тому же, узнать то, в чём ни за что нельзя было заподозрить человека, которого знаешь не первый год, осознать его доверие, с о к р о в е н н о с т ь тайны — даже в этом было нечто трогательное, притягательное.

— Она была совсем юной… и — чужой женой, и видел я её лишь однажды, помогая в родах, но никогда не забуду её лица, когда ей подали новорожденного ребёнка; лица, неизъяснимо прекрасного, хоть и измученного пережитой болью. Её образ я пронёс с собой через всю жизнь, и, должно быть, оттого-то не горевал, что женщины, как таковые, стали для меня недоступны. Мне хватало мечты, прелестного воспоминания которое бережно хранилось здесь… — Аслан-бей приложил руку к сердцу и прикрыл глаза, вновь вспоминая. — В этой девочке, в Кекем я узнал вдруг ту, что до сих пор помню. Чудесное, удивительное сходство, поразившее меня до глубины души… Мне страстно захотелось устроить её счастье, в память о той, которая даже не знала о моих страданиях.

Султан сдержанно кивнул.

— Ах ты… хитрец, — сказал прочувственно. — Приберёг самое изысканное на закуску… Хорошо. Будет тебе мечта. И об остальном позабочусь, не сомневайся.

Хлопнул в ладоши.

В дверях появился один из стражников.

— Кади, что готовил для меня документы, всё ещё здесь? — бросил султан. — Он мне нужен. Скажите, что я хочу сделать подарок своему другу, пусть прихватит помощника, гербовую бумагу, и всё, что ещё может понадобиться для заверения дарственной.

Стражник с поклоном скрылся. Султан же пояснил:

— На твою Кекем, как я уже говорил, документ об отпущении готов. Но не думаешь ли ты, что я отдам её одну? Помимо приданого, я отписываю за ней пятерых рабынь. Пусть выберет по своему усмотрению и впишет потом имена. Да, если захочет взять кого из евнухов — не возражаю. Ей будет легче привыкать на новом месте, тем более что ты, друг мой, при всей своей учёности понятия не имеешь, о чём думают женщины и что им нужно.

Аслан-бей склонил голову.

— Ты бесконечно щедр, друг мой. Достаточно двух служанок, я всё-таки не беден, и дом мой полон слуг. Но, если ты не возражаешь, — добавил серьёзно, — я бы забрал и кота. Удивительный экземпляр.

… Через полчаса в присутствии нового Главного Визиря, которого в качестве свидетеля на церемонии специально вызвали к Повелителю, судьёй Ари-Аль Мансуром аш Шаддатом был составлен брачный договор между Табибом Атауххалом Аслан-беем и султаном Османской империи — о выдаче замуж за первого вольноотпущенной девы Кекем, находящейся под опекой второго.

Кади, один умнейших из судей Константинополя, почтенный муж, давно уже поднаторевший в составлении подобных бумаг, и повидавший за свою долгую жизнь многого, а потому ничуть не удивлённый существенной разницей в возрасте жениха и невесты, лишь на миг прервал бег своего умелого пера по пергаменту.

— Почтенный Аслан-бей, напоминаю о традиции, согласно которой муж при вступлении в брак даёт жене новое имя: в ознаменование новой вехи в её жизни. Оставите ли вы всё, как есть, или уже подобрали дня неё…

— Разумеется, — улыбнулся табиб. — «Заика» — не совсем подходит той, что больше не страдающей этим недостатком. Пожалуй…

Он выдержал паузу.

— …Я назову её Ирис.

* * *

Просторные угловые покои на втором этаже гарема незаметно затопили сумерки.

Уж с минарета султанской мечети прокричали призыв к четвёртому намазу, уже мысленно Ирис повторила вслед за Главной Смотрительницей, собирающей девушек внизу, слова положенных молитв, уж робкие служанки затеплили несколько масляных ламп, а перед Нергиз пристроившейся с очередной книгой за небольшим столиком, поставили настоящий европейский канделябр с двенадцатью свечами… Уж собирались прикрыть ставни, но Ирис не велела — хоть девушки-рабыни ёжились от якобы прохлады, она сама, северянка по происхождению, не чувствовала холода, напротив: ветер, проникающий сквозь узорчатые решётки, казался тёплым, ласковым, и отгораживаться от него не хотелось.