Когда возвращается радуга. Книга 1

Её душу томили неясные предчувствия. Не сказать, чтобы тревожные, нет… Но неизвестность всегда страшит, а будущее было непроницаемым, тёмным. Как, когда султан устроит её судьбу? При последней встрече Марджина шепнула, что, мол, есть такая мысль — выдать её замуж за народного любимца, Искандера-пашу, у того, хоть и две жены, но уже в летах, да и сам паша — ровесник Повелителя… Впрочем, если ровесник — всё не так страшно. Ирис вспомнила, что отчего-то, когда впервые увидела Хромца, он показался ей злобным стариком… — с уровня её детского возраста, когда любой взрослый человек казался намного старше и умнее, а главное — имеющий над ней власть. Пронеслось пять лет — целая вечность! — и вот уже ей кажется, что султан не так уж и стар. Да, он не юнец и не средних лет, как, например, некоторые военачальники, которых удавалось иногда увидеть украдкой в щёлочку садовой ограды. Но и не стар. Старость в её представлении была связана с дряхлостью, слабостью, дрожащими руками, шамкающим ртом. Великому же Хромцу, хорошо зная его привычки, приносили, когда он отдыхал в гареме, в качестве лакомства грецкие орехи нечищеные, в скорлупе, причём не зелёные, молочной спелости, а зрелые, с одеревеневшей кожурой, и Повелитель, развлекаясь, пугал своих дев, легко раскалывая железными пальцами по два-три ореха сразу. Энергия бурлила в нём, даже когда он вроде бы предавался безмятежному отдыху.

Ирис задумалась.

Разве можно было назвать дряхлым того же уважаемого Аслан-бея? Да, борода его седа, но на лице не так уж много морщин, а руки с ухоженными, отполированными, как у девушки, ногтями, хоть и обтянуты кожей сухой, не атласно-лоснящейся, как, например, у мускулистого Али, всё ещё сильны, умелы и… красивы. Она хорошо помнила, как года два назад он вправил непоседе Нергиз вывих, когда та умудрилась сверзиться с шелковицы, на которой пряталась от Злыдни. Как на минуту напряглись предплечья, кисти, пальцы… и неестественно вывернутая, уже начинающая отекать, ступня стонущей от боли и страха подруги с щелчком встала на место, назначенное природой. Поговаривали, что с такой же лёгкостью пожилой лекарь вправлял янычарам вывихнутые челюсти, что до сих пор крепко держался в седле, что, несмотря на возраст, зубы у него целы все, до единого. Да и глаза… молодые. Недаром одалиски в его присутствии охорашиваются, и даже самые строптивые смиряют нрав. И не потому, что боятся вызвать неудовольствие, а из сокровенного желания понравиться.

А вот каков, интересно, Искандер-паша?

Ирис приуныла.

Третьей женой становиться не хотелось. Хорошо, если старшие попадутся спокойные, а ну, как вроде Гюнез или Злыдни? И ведь никуда уже не денешься… А сам паша — не злой ли? Должно быть, он суров и неразговорчив, груб и бесцеремонен оттого, что вечно в казармах, привык отдавать команды. А вот франки совсем другие…

…И женятся лишь на одной женщине. Хоть, говорят, разводы и у них есть…

Но красивые романтичные истории о любви к Прекрасной даме, единственной на всю жизнь, лучше всех складывают именно франки. Это ей со значением несколько раз повторил в своё время Август Бомарше. Сложив губы трубочкой, она бережно выговорила имя, не дававшее ей раньше, при заикании: О-о-гю-уст…

И, не сдержавшись, всхлипнула.

Так жаль было молодого, доброго и весёлого, воспитанного франка… «Галантного», — как он себя называл. И, смеясь, повторял ка-лам-бур, шутку: «Тебе достался галантный галл, милая Кекем…» Неужто и впрямь — погиб? Даже не верится.

И мечту свою о прекрасной Франкии жаль до слёз, но те уже давно выплаканы. Жизнь есть жизнь. Она всем сердцем молила Всевышнего, чтобы маленький галл каким-то чудом выжил и вернулся домой, к жене, и третьему сыну, который вот-вот должен родиться… Пусть лучше она, простая девушка, никому не нужная, останется всю жизнь в постылом гареме, таком крошечном по сравнению с огромным миром, но Август, О-о-гю-уст пусть вернётся на родину живым и невредимым… И по привычке она обращалась то к Аллаху, то к Иисусу… так, на всякий случай. Аллах справедлив, а пророк Исса не оставит без помощи того, кто утверждён в вере в Него.

Вздохнув, она отвлеклась от грустных мыслей.

По контрасту с освещённой комнатой за окном, в саду совсем уж стемнело. Лишь поблескивали редкие фонарики, развешенные над дорожками на случай, если Повелителю вздумается насладиться ночной прогулкой и пением соловьёв. Аромат жасмина, усиливающийся к ночи, на вольном воздухе ослабевал, и был здесь не удушливо-приторным, как в притираниях и мылах, но вился, как ненавязчивое сладкое воспоминание о чём-то хорошем, что так редко случалось. О красивом… О мечтах. О надеждах, которым не суждено сбыться…

Однако трудно долго оставаться печальной, когда тебе пятнадцать лет. И пусть голова стрижена, пусть свежи ещё душевные раны от потерь — жизнь по-прежнему хороша. Постепенно, но сердце оттаивает, хочет думать о хорошем и… надеяться на лучшее.

— Как ты думаешь, — не утерпев, окликнула она Нергиз, и запнулась. «Будет ли ещё счастье?» — хотела спросить, но вдруг застеснялась.

Та подняла голову.