Когда возвращается радуга. Книга 2

«Не удивляйся, джаным. Пора, наконец, снять для всего мира покров с тайны твоего рождения. Ибо, сколько бы не твердили мудрецы и философы о прелести простоты, но, чем проще человек по происхождению и статусу, тем незащищённее он от сильных мира сего. Даже если ты выберешь образ жизни тихий и незатейливый, подобный тому, что сейчас ведёшь в нашем Константинопольском доме — у тебя, как у девушки монаршей крови, будет куда больше прав и возможностей, нежели у бывшей рабыни. Прости за горькую истину, но для большинства окружающих, ничего о тебе не знавших, там, в Европе, ты будешь никем, и даже моя тень не оградит тебя от посягательств на честь, свободу и состояние. Принцесса в изгнании, в простой крестьянской хижине, будет окружена куда большим уважением, чем бывшая одалиска в так называемом высшем обществе. Поэтому… прими это положение вещей как данность и пользуйся тем, на что имеешь право. Во втором письме ты найдёшь составленное высшими кади свидетельство о твоём рождении и признании дочерью, заверенное тугрой[1] Баязеда. Его я нашёл в заброшенных архивах твоего отца.

Дочь покойного султана и внучатая племянница нынешнего — это статус, пред которым невольно склонят головы аристократы. И он же заставит поостеречься многих из них, охотников до развлечений. Но если кто-то из них попытается тебя оскорбить — помни, что, как признанная принцесса рода Османов, ты имеешь право воззвать к Высшему Королевскому суду, и монарх не откажет тебе в разбирательстве.

Моё сердце трепещет в тревоге, маленькая джаным. Ты умна, смела и отважна, но по-прежнему доверчива. Зато я достаточно развил в тебе здравый смысл, умение анализировать и делать выводы. Надеюсь на твою светлую голову.

У тебя за плечами нелёгкий опыт жизни в Серале. Помни о нём, о склочности и коварстве гаремных гурий, об их беспринципности и жестокости, если решишь выйти замуж за мусульманина. Редко кто из наших мужчин, особенно достигший высот, ограничивается одной супругой; а ту рано или поздно оттесняют в сторону вторые и третьи жены, или просто фаворитки. Впрочем, и европейцы далеко не безупречны, разве что любовниц они держат на стороне, а не под собственной крышей… Кого Судьба преподнесёт тебе как будущего мужа — лишь будущее покажет. Посоветую одно: суди не по словам, а по поступкам. И если он говорит об одном, а делает другое — он делает то, что на самом деле для него важно.

Засим умолкаю, дитя моё. Ибо нравоучение, какими благими ни казались, при переизбытке теряют вес, а я всё ещё дорожу благоговением, с которым ты ловишь каждое моё слово. Будь счастлива, моя драгоценная, моё милое дитя, подарившее мне на склоне лет радость отцовства».

Не одна и не две светлых капли упали на бумагу, заставив расплыться некоторые буковки, прежде чем Ирис взяла себя в руки и перешла ко второму документу с пометкой: «Свидетельство». С волнением она прочла строки о «дочери, рождённой от второй любимой жены»… Оказывается, Баязед всё-таки женился на её матери, но почему-то держал это втайне. Провела пальцем по оттиску отцовской печати…

Словно тряхнуло грозовым током. Тем самым, который иногда получал в лаборатории эфенди для каких-то своих опытов.

От печати отца повеяло холодом и жаром одновременно. Перед глазами замельтешили огненные искры…

… и всё прошло. Ошеломлённая, Ирис выждала — не повторится ли нечто, затем осторожно свернула свидетельство, стараясь даже с противоположной стороны листа не касаться места с тугрой, и отложила в шкатулку с важными документами. Потом она наложит на неё заклятье отвода глаз, чтобы не только случайные воришки, но даже слуги не увидели без её особого распоряжения. И ещё подумает об этом странном происшествии.

Третье письмо тоже легло в шкатулку. Время для него ещё не пришло. Ибо+ на желтоватой бумаге, зачарованной от случайного намокания или сожжения, чётко и недвусмысленно указывалось: «Прочесть только при возможной встрече с О’Ши».

* * *

— Ну, что, сын мой, как твоя многострадальная голова? Соображает?

Назарка смущённо улыбнулся.

Этот, не то чтобы пожилой монах, но и не молодой — на взгляд подростка; дюжий, но не грузный, статью более похожий на бойца, чем на святошу, недавно прибыл в аббатство святого Бенедикта для приватной беседы с архиепископом, что само по себе говорило о высоком ранге. Несмотря на уважение, оказываемое всей братией, вёл себя по-простому, нос не задирал, не зудел сквозь зубы нравоучения, как Константинопольские учителя в их медресе. Назар сам, к счастью, в мусульманскую школу так и не попал, но приятели рассказывали о тамошних строгих правилах… Брат Тук охотно трапезничал из одного котла с монастырской братией, общался с молодыми послушниками и даже дал тем несколько уроков какого-то своего особого захвата. В этих премудростях мальчишка был не силён, хоть и видел, как тренируется Али, но ловкость и умение святого человека оценил…

А сегодня утром Тук стал его духовным отцом и Учителем. Вот как. И теперь с полным основанием мог обращаться к славянскому мальчишке «Сын мой…»