Когда возвращается радуга. Книга 2

Воистину… чудо эта девочка. Кроме него, потоков лесной магии, устремившейся к Ирис, никто не видел, но, похоже, ни у кого не осталось сомнений, что юный Франсуа, единственный сын у матери, мальчик, спасший товарища, но заплативший дорогую цену — будет жить и будет ходить. Да ещё как! Бегать!

Amen.

Уважаемые и дорогие мои,

кусик большой, а у меня сегодня глаз к вечеру замылен — могу не увидеть огрехов. С утра ещё вычитаю — но если увидите что-то не то и не так — не стесняйтесь насчёт тапочек, кидайте:)

* * *

Разлепив веки, Ирис долго таращилась на едва угадываемый в темноте низкий потолок, и всё никак не могла сообразить, где она. До тех пор, пока на резном позолоченном своде не заиграл тусклый отблеск живого пламени — и разом вернул в действительность. Переведя взгляд, она обнаружила знакомое окно кареты; раньше из-за непривычного положения лёжа не сразу его опознала. По случаю сна бархатная штора была приспущена, но через складки плотной ткани просвечивались те самые огоньки костра, разведённого, по-видимому, неподалёку.

Ночь. Лес. Карета. На сиденье напротив спит Фрида, укрытая, как и она, меховым покрывалом…

Вздохнув от облегчения, Ирис села, опустив ноги. Поёжилась от ночной прохлады, пошевелила ступнями — разутыми, но по-прежнему в чулках, не спасающих от холода, натянула на себя покрывало. Люди герцога, снаряжающие дорожную карету, хорошо знали своё дело, и заботливо уложили в грузовое отделение подушки и одеяла, лёгкую складывающуюся мебель, посуду — на случай, если благородным господам восхочется прилечь, отдохнуть, или позавтракать на лоне природы, выставив столик на травке и любуясь видами. Жаль, маленькой печки не запасли; поговаривают, что в холодное время года и ей место в карете находилось. Хоть нынче и май — ночка выдалась не из ласковых.

Но в меховой полости так тепло и уютно…

Бездумно улыбаясь, девушка завернулась плотней и вновь легла, свернувшись калачиком. После хорошо сделанной работы на сердце было легко и радостно.

… Семена из «коробочек» вытряхивали всем миром, дружно, расстелив на траве скатерть, извлечённую из недр того самого грузового отделения. Хвала Фриде, если бы не она, никто и не узнал бы, сколько там полезных вещей, которые до поры до времени не требовались, а значит, о них и не вспоминали. Но главное — нашлась объёмистая кастрюлька, медная, с толстым дном, а один из рейтаров, в бытность свою отвечающий за походные котлы и сковородки, как человек бывалый, по-быстрому обстругал заготовленное для ночного костра поленце, затем брат Тук каким-то образом эту болванку отшлифовал — и получился чудесный пестик. Тот же монах, за день не раз доказавший, что не токмо святостью, но и силушкой не обижен, взялся толочь и мять семя сон-травы до тех пор, пока из него не пойдёт живительный сок. Ирис охотно доверила ему эту работу, поскольку сама, как честно призналась, не удержала бы сейчас в руках и травинки: такая вдруг напала слабость. На её тихую жалобу Тук покачал головой: дескать, трудно быть проводником. Пропустить через себя слишком много чужой Силы нелегко, это основательно прочищает энергетические каналы и… утомляет. Но лечится очень просто: крепким спокойным сном. Если она сочтёт, что ему, смиренному монаху, можно доверить оставшуюся часть работы — пусть оставит соответствующие указания и немного отдохнёт.

Сделать оставалось совсем немного: отжать полученный сок, смешать его с особым травяным маслом, припасённым в шкатулке у Ирис специально для подобных случаев, какоснова для возможных мазей и притираний, и дать настояться не менее получаса. Сам по себе состав обезболивал, успокаивал, снимал воспаления… и обладал очень сильной проникаемостью. Иначе говоря, впитывался не только в верхний слой кожи, но гораздо глубже, до костей, до больных органов, увлекая с собой частички добавленных в него живительных эликсиров. Ирис вручила настой-основу монаху, чётко и внятно объяснила, что и как с ним сделать, затем, присев неподалёку от разведённого костра, прислонилась спиной к дереву и буквально на минуточку прикрыла глаза…

А открыла их уже в карете.

Отчего-то она не сомневалась: брат Тук справился с возложенной миссией. Этот человек, статью похожий на крепкого могучего архиепископа Эстрейского, мудростью и добротой на её эфенди, внушал неоглядное доверие. И веру.

На несколько минут она смежила веки, готовая упасть в благодатные объятья сна… но скоро поняла, что не уснёт. Где-то неподалёку засвистел, защёлкал соловей, затем ещё один — значит, скоро рассвет? В их Константинопольском саду соловьи, прикормленные Аслан-беем, всегда начинали петь незадолго до восхода солнца. Похоже, её внутренние часы окончательно перестроились на новое, франкское время, и разбудили для привычной утренней прогулки.

Она прислушалась к себе.

Ни намёка на вчерашнюю слабость, напротив: энергия так и кипит в жилочках, словно игристое вино в хрустальных герцогских кубках. Хорошо! Давно она не чувствовала себя так бодро.