Когда возвращается радуга. Книга 3

— Итак, когда я понял, что мою возлюбленную отравили, и не её одну, а постарались избавиться и от вас с братом — впервые после долгих лет отказа от Дара я решил им воспользоваться: узнать, сберегу ли хотя бы то, что осталось — тебя и Ирис. По стечению обстоятельств у одной из рабынь во флигеле прислуги родился мёртвый рыжий младенец, увы, крепенький, здорового сложения, но пуповина перетянула ему шею… Его похоронили вместо тебя; надеюсь, Найрият давно простила мне этот грех, и там, на небесах, христианских или правоверных, одинаково любит и твоего братца, и приёмного малыша, ибо оба пострадали без вины. А тебя я успел спрятать. И даже не простился с тобой, потому что за каждым моим шагом следили сотни глаз, и визит султана в домик прислуги или его встреча с рабыней и младенцем могли бы навести на подозрения.

Баязед скрипнул зубами. Прикрыл глаза ладонью, вдохнул.

— Проклятая осторожность… Может, и обошлось бы. Но я уже тогда не верил никому. Почти никому.

Поднял голову. Сверкнули в полусумраке белки его глаз.

— Я распорядился увезти тебя вон из страны, разумеется, вместе с приёмной матерью, вцепившейся в тебя мёртвой хваткой, защищавшей, как настоящая тигрица. Уже тогда я понял, что женщина эта — не из простых крестьянок или рыбачек, угодивших в рабыни во время очередного набега пиратов или кочевников: в ней чувствовалась благородная кровь… Что ж, оно и к лучшему. Я приказал верному человеку разузнать, откуда она, жива ли её родня, где обитает, какое положение занимает в обществе, и, если он сочтёт эту семью достойной и надёжной для укрытия маленького принца — отправить его в ту семью, а самому сопровождать, неусыпно охраняя. Вот с ним, с Искандером аль Маруфом, я простился навек. И доподлинно знал, обнимая на прощанье, что вижу его в последний раз. Не подумай плохого, сын, я лишь поставил условие своему верному слуге и другу, чтобы никоим образом более от него не было никаких вестей: ни о том, куда он направится, ни как обоснуется на месте… Ни слова больше о твоей дальнейшей судьбе. Искандер стал для этой женщины и защитой в пути, и опорой, и денежным мешком, ибо золотом и драгоценными камнями я снабдил его щедро. Если сложилась на то воля Всевышнего — возможно, он стал одним из твоих наставников. Но… я намеренно оградил себя от этих знаний.

Кажется, лицо его исказила гримаса.

— Если после моей кончины недруги с помощью магов смерти сумели бы разговорить мой труп, в надежде, что мёртвые не лгут — даже тогда они не узнали бы, что ты вообще жив. Я слишком хорошо изучил своего дядю, он ни перед чем не остановится. Тогда я не умел… Но сегодня — нашёл способ закрыть свои уста навсегда. Ты можешь не волноваться, я принял меры: теперь мою память никому не удастся считать. А значит, о возможном разговоре с тобой Хромец не узнает.

Баязед помолчал.

— Итак, я оставляю тебе свой Дар, сын. Дар Пророка. Позволяющий заглянуть в грядущее — вернее, во множество его вариантов, избрать тот, что устроит тебя и сподвижников, и направить Время и Судьбу по пути, который им укажешь… или который они тебе сами выстроят, если задача окажется для тебя непосильной. Это бывает. Люди говорят: «Обстоятельства выше нас», «Мы — всего лишь пылинки под жерновами Судьбы»… Но даже пылинка может выбрать жернов поменьше, который, безжалостно распыляя в прах попавшие под него зёрна, изотрёт не миллионы, а лишь десятки и сотни. На самом деле это важно, сын. Скорбя о погибших, ты всё же вспоминаешь и тех, кому не позволил умереть, чьи нити жизней оборвутся куда позже, чем могли бы. Большинство из них проживёт в покое и достатке, или, может, в незаслуженных почестях, даже не зная, что этим обязаны тебе. А вот погибшие — те, наверняка, умирая, проклянут тебя или помянут недобрым словом. И даже осознание, что ты спас мир от Хаоса, не скрасит горечи от потери любимых людей. Детей. Близких. Верных и преданных…