И последнее. Больше всего мне жаль, как несправедливо я относился к твоей маленькой сестре. Если уж ты здесь — значит, ты жив и пребываешь в благополучии; она же, увы, погибла. Насколько мог, я отдалялся от неё — не с целью забыть, а чтобы о ней лишний раз не вспомнили другие, в первую очередь Айше и её клика. Не замечал, избегал, как мог, узнавал о ней лишь через множество посредников… И успокоился, считая, что на задворках ТопКапы ей ничего не угрожает. Но какой-то негодяй доложил о ней Хромцу — и девочка погибла вместе с другими детьми. А я… всё запрещал себе подойти к ней, обнять… Не прощу себе никогда. Хотя порой в душе моей сверкает звездой безумная надежда: а вдруг?.. Тебя ведь тоже считают давно погибшим… Жаль, что эта мысль посетила меня слишком поздно, я бы попросил Пойраза…
Воздух в опочивальне всколыхнулся, заструился, будто пыхнуло жаром от раскалённых углей из очага…
— Время на исходе. Надеюсь, мой мальчик, надеюсь всей душой, что ты когда-то меня услышишь. Увидишь. И простишь. Живи долго и счастливо, дитя моё. И что бы ты ни решил с моим наследством — пусть любой твой выбор окажется правильным. Живи.
В благословляющем жесте он поднял руку. И всё исчезло.
***
Всхлипнув, Ирис коснулась чего-то, что вдруг обожгло ей ключицы.
На шее, продетая через простой шнурок, скрученный из выдернутых из плаща нитей, висела тугра Баязеда.
Девушка сползла с гладкого покрывала. Встрепенувшись, вслед за ней спрыгнул на пол и Кизил, будто и не спал полночи… В окно заглядывал ранний рассвет. Накинув на плечи отцовский кафтан, Ирис выскользнула в тёмный коридор, прямой, не заблудишься, без труда отыскала входные двери с полукруглым застеклённым окошком над ними… Сад встретил её сонными неуверенными шорохами ящерок и каких-то мелких зверьков в кустах. Пролетела ночная птица. Заскрипел под ногами песок…
Она вышла на обрыв, поёжилась. Вдела руки в рукава, запахнула кафтан потуже и кое-как подвязала найденным в кармане шнуром. Стянула с шеи тугру.
Может, когда-нибудь она об этом пожалеет. Может, надо было бы отдать кольцо-печать хорошему и мудрому человеку, умеющему принимать правильные решения. Но есть ли у неё право — перекладывать такой груз на других?
Она прикоснулась к надгробью, поверхность которого, словно затянувшись, вновь сверкала идеальной гладкостью.
— Прости, отец. Я не справлюсь с такой ношей, и вряд ли разыщу брата. Будь он жив — Пойраз давно его отыскал бы… Ты дал мне гораздо больше, чем Дар. Я узнала, что ты меня любишь. Любил до последнего вздоха.
И, раскрутив, словно пращу, тяжёлый перстень на шнуре, запустила его в воду.
Время замедлилось.
Она видела, как кольцо летит, удаляясь, преодолевая сопротивление ветра, как в полёте соскальзывает со шнурка, тот, змеясь, по инерции всё ещё мчится следом, но отстаёт — и первым уносится куда-то вниз… А вслед за ним, вращаясь и отчего-то разбрызгивая снопы искр, падает тугра. Дар Баязеда. Дар Пророка…
Взревело озеро. Жадно взметнуло языками-волнами и поглотило искрящуюся точку. Забурлило, зашипело, словно приняло не кольцо, а раскалённое пушечное ядро — и затихло.
***
Всхлипнув, Ирис коснулась чего-то, что вдруг обожгло ей ключицы.
На шее, продетая через простой шнурок, скрученный из выдернутых из плаща нитей, висела тугра Баязеда.
Со вздохом её обнял за плечи Северный Ветер. Притянул к себе, как ребёнка, погладил растрёпанные кудри… как совсем недавно, утешая её на могиле Баязеда.
— Ты всё слышал, да?
Пойраз засопел, то ли сердито, то ли огорчённо.
— Конечно. Я могу шагнуть в чужой сон, ты же знаешь.
— Я не хочу, — твёрдо сказала Ирис, отстранившись. — Не хочу! Знать, что будет, осознавать неизбежность, бессилие что-то поменять, делать этот страшный выбор… За что это мне? Я всего лишь… ну да, фея, но у меня такая простенькая магия и… простые мысли, а быть Пророком — быть мудрецом, я же… совсем маленькая, — добавила жалобно.
Ветер помолчал. Ирис просительно уставилась на него. Давно уже мудрый эфенди приучил её думать и решать самостоятельно, но сейчас так хотелось, чтобы кто-то, более мудрый, опытный, помог, сказал твёрдо: делай так-то, мол, и всё будет правильно! Впрочем, она прекрасно осознавала, что глупо в подобных делах рассчитывать на помощь со стороны.
— Скажу тебе так, детка, — заговорил, наконец, Пойраз. — за всю свою жизнь я повидал не так уж много Пророков, но были среди них и Пророчицы. Была Кассандра, проклятая богами, которой никто не верил, были и те, имена которых тебе сейчас ничего не скажут… Они сгинули в вечности, но сотворили немало добрых дел, и как знать — не их ли трудами мир устоял и до сих пор держится? Вы, женщины…
Он сделал неопределённый жест рукой.