Когда возвращается радуга. Книга 3

…Перед высоким, в полный рост, прекрасным венецианским зеркалом, стоящем на почётном месте в спальне Анжелики-Лулу, вертелась, охорашиваясь, разглаживая складки атласных юбок, пожилая… нет, довольно моложавая женщина. Внешность её медленно, но неуклонно менялась: разглаживались морщины, пока остающиеся на лбу, выправлялся и хорошел носик, кожа светлела, пышные рыжеющие волосы, не стесняемые ни гребнями, ни сетками, опустились уже ниже лопаток и всё отрастали, отрастали… Хорошеющая с каждой минутой перезрелая красотка настолько увлеклась любованием собственных перемен, что не обращала внимания на то, что творится у неё за спиной. Вот она прищёлкнула пальцами — и согбенная спина почти без хруста выпрямилась. Будущая красавица — а в этом трудно было усомниться — торжествующе засмеялась, уже в полный голос, и тут же сдавленно застонала, хныкнула.

— А ну, заткнись! — тотчас прикрикнула, будто рядом находился кто-то ещё. — Сама виновата, что проглядела святош, вот они и сунулись в твой подвал. Не смогла со мной справиться — теперь терпи!

И с глумливой улыбкой добавила:

— Недолго осталось…

— Ты что творишь? — рявкнул на неё друид зычно, да так, что задрожали язычки свечей на потолочной люстре. — Как ты посмела забрать чужое тело? Ты, фея!

Вздрогнув, странная женщина обернулась. Без страха, цепким взглядом окинула Брана О’Ши, насмешливо вздёрнула бровь… Лишь в глубине карих глаз затаилась настороженность, а внешне — она так и светилась счастьем.

Теперь ей на вид нельзя было дать больше тридцати пяти — сорока лет.

— А что такое, дорогой… собрат? Ты о чём?

Её низкий грудной голос, звуками которого она и сама наслаждалась, никоим образом не походил на воркование и серебристые трели, издаваемые когда-то горлышком голубоглазой златовласой Лулу. Зато пышные формы и тончайшая талия, казалось, были точь в точь подогнаны под нынешнее платье. Будто это тело долго и тщательно лепили по заранее избранному эталону.

— Жрец священной Рощи, не так ли? — продолжила она. — Я всего лишь забрала это тело у несмышлёной девчонки, у которой, кстати, не хватило ума использовать толком даже крохи магии, которыми я её наделяла. Ну что за дура! Не сумела распорядиться тем, что дано — уступи другой попользоваться… — Она мерзко захихикала. — Уж я-то лучше всё устрою…

Друид одарил её сумрачным взглядом.

— Кто она тебе?

— Какая-то пра-пра-правнучка. Родная кровь, потому-то я в ней и прижилась. Да ты сам о таких вещах должен знать, — безмятежно отозвалась женщина и затараторила, не давая старику опомниться: — А ты, собственно, кто? Откуда? Зачем пришёл? Поможешь обосноваться мне в этом мире? Внучка держала меня почти взаперти, до этого я две сотни лет не бывала на воле, всё так изменилось…

Не сводя с неё глаз, Бран О’Ши опустился в одно из кресел, пристроив посох на коленях.

— Так ты…

Свёл густые седые брови.

— Ты — О’Молли? Онорина? Та самая, которую силой увезли с Острова несколько галлов?

Последнюю фразу он произнёс на валлийском диалекте.

— Угадал, — растерянно отозвалась женщина на том же наречии. И улыбнулась, на сей раз почти искренне, почти грустно: — Неужели обо мне всё ещё помнят на благословенном Эрине?

— Помнят. К тому же, я знавал кое-кого из твоего рода… Вы похожи. Так ты и впрямь фея? И сила твоя столь велика, что в состоянии возвести за ночь густой лес, ветви которого растерзают незваных пришельцев, а корни похоронят, будто их не было? А вершины твоих елей, на которых гнездятся орлы, до сих пор видят чужие войска и шумят о том своим людям? Неужели это ты?

— Ах, это всё…

Глаза Онорины затуманились. Она машинально ещё раз огладила атласные складки.

— Такие пустяки меня больше не интересуют. У меня было много времени на раздумья, на перевзвешивание того, что считать главным… Нет, собрат, из повелеваний деревьями Онорина выросла. Теперь её больше интересуют люди, их сердца, их страсти, которыми, оказывается, так легко управлять — и менять при этом мир. Двигать то, что мудрецы называют Историей… Мужчины думают, что это они перекраивают бытие, а на самом деле — за каждым из них стоит мудрейшая женщина. И я стану одной из них.

Старик задумчиво пригладил вислый седой ус.

— Хочешь власти?

— Нет. — Фея беспечно качнула головой. — Хочу… ощущения собственной Силы. Мощи. Упоения свободой. Радостей тела, в конце концов, оно ещё такое молодое, ненасытившееся, а я за несколько веков так истосковалась по любви, по безумным ощущениям… Но теперь я не допущу прошлых ошибок. Поклоняться будут мне. И унижаться, моля о милости, будут предо мной, а не я перед кем-то. И пусть кто-то попробует…

Она сжала кулаки.

— От твоей внучки осталось хоть что-нибудь? — бесцеремонно перебил старик.

— Что? Ах, ты вот о ком…

Фея отмахнулась, как от чего-то незначащего.

— Мы ещё слиты, если тебя это интересует, но я оставила ей лет пять жизни и застращала, чтобы не хныкала. Мне хватило её молодости для оживления собственных сил, остальное, что ты видишь — это уже моя работа. Неплохая, правда?

Не удержавшись, она вернулась к зеркалу и, уперев руки в бока, залюбовалась собой, несравненной.