Когда возвращается радуга. Книга 3

Поспешно прополз вперёд и сам не заметил, как навалился на едва заметную крышку люка. Та, будучи одного возраста с постройкой, не выдержала такого испытания, затрещала — и провалилась, вместе с рамой, выдернутыми из пола петлями и остолбеневшим псом… который, впрочем, бестолково задрыгал лапами в полёте и рухнул аккурат на ветхий стол.

Это его и спасло.

Упади он на каменный пол — так и расшибся бы. Но трухлявое дерево, наконец, рассыпавшееся в прах, смягчило удар.

Замотав головой от искр в глазах — будто сам свалился! — Назар бросился к зверю. Возле того уже присел Пьер, ласково поглаживая дрожащие пёсьи бока.

— Ну, что ты, что ты, дурашка? Жив, жив… Никто тебя тут не достанет. Слышь, побратим, видать, есть на свете Собачий Бог, который своих хранит, а?

Пёс очумело вытаращил глаза, попытался встать, но рухнул, как подкошенный.

Лапы-рёбра у него, вроде, уцелели. Ему просто нужно было время прийти в себя и опомниться.

— А что, всё одно привал пора устроить, — громко сказал Пьер. — Давай, брат, посмотрим, что там у нас с собой прихвачено!

— Скатерть-самобранка, — серьёзно сказал Назар. Выбрал на полу относительно чистое местечко, расстелил запасливо прихваченный из кельи рушник, выложил хлеб, сыр, яблоки.

Ноздри пса затрепетали. Очнувшись, он с шумом втянул воздух… глянул голодно.

— А и для тебя кусок найдётся, — степенно сказал Назар. — Чай, божье создание, кушать-то надо… Подходи, не стесняйся.

Но пёс, по-видимому, всё же стеснялся — или робел. Назар положил перед ним ломоть хлеба и сыра, отошёл. Потом всё же вернулся — напоить из ладоней, потому как чашек у них при себе не было, только фляги.

— Возьмём с собой, что ли? — спросил у побратима, кивнул на пса, чутко на них поглядывающего.

— Сам знаешь, что возьмём. Один он тут потеряется, а с нами к людям… ну, не к людям, а хоть куда-то выйдет. Не потащишь же его наверх! Да если бы и смогли — там его поджидают, слышишь?

Клубок-проводник, доселе куда-то запропастившийся, уже весело скакал у двери, призывая в дорогу.

Вот так они и обзавелись спутником, молчаливым, но надёжным. Окрепнув, словно приходя в себя на ходу, он бесшумно следовал за ними, зорко поглядывая по сторонам, прислушивался к разговорам — и Назару порой казалось, что пёс всё-всё понимает. А тем временем коридорам и переходам не было конца — узким, широким, сухим, полузатопленным, светлым, тёмным и сырым… И казалось, что вот уже целый век бродят они по бесконечному Лабиринту.

***

Кто поймёт сердце девушки, да ещё неискушённой? Да ещё так настойчиво убеждающей и себя, и остальных, что именно этот мужчина ей безразличен, более того — нужно порвать с ним немедленно! А сама млеет и тает от его улыбки и ласкового прищура чёрных очей… Ей и самой вроде бы стыдно, но врождённое женское тщеславие и ожившее, наконец, желание нравиться делают своё дело. И вот уже она в непритворном смущении вспыхивает от вороха комплиментов и стыдливо опускает глаза…

Верный Али на этот раз шёл не сразу за плечом, а в отдалении, выдерживая дистанцию шага в три. Впрочем, капитана Джафара его присутствие не смущало. Как человек восточный, он привык воспринимать охранников и евнухов частью обстановки, не более, прекрасно помня о том, что с болтунами среди этой братии не церемонятся. И раз уж его «богиня» оказала доверие этому слуге — что ж, значит, он того заслуживает. К тому же, в намерениях капитана не было ничего постыдного, напротив, а потому — он словно демонстрировал себя: смотрите, я весь на виду! Со своей честью и отвагой, своими мужеством и любовью к прекраснейшей из женщин, и скрывать мне нечего!

— Богиня! — только и сказал он, встречая Ирис. И, поклонившись, учтиво предложил ей руку.

Девушка зарделась, вспомнив о данном когда-то обещании прогуляться с ним по европейской столице точно так же, по-европейски. Но большинство прохаживающихся вдоль набережной дам свободно держали под руку своих спутников — если, конечно, позволяла ширина юбок; и никто не видел в том ничего неприличного. Её немного смущали взгляды, кидаемые исподтишка, но за время пребывания во Франкии Ирис успела к ним привыкнуть. И понимала, что вызваны они отнюдь не тем, что на улице у всех на виду появилась женщина с открытым лицом, а лишь свойственным обывателям любопытством. Да и, справедливости ради, стоит отметить, что в этот раз на неё почти не глазели. Куда большего внимания удостоились блистательный капитан в восточном одеянии, с белоснежным тюрбаном, украшенным пером цапли, с саблей, эфес которой, усыпанный драгоценными каменьями, так и искрился на солнце; и уж, конечно, не менее экзотичный Али.

Будь здесь Кизил с позолоченными когтями и украшенном изумрудами ошейнике — он вызвал бы среди публики такой же переполох, если не больший.