Когда возвращается радуга. Книга 3

Он уже забыл, куда шёл, совершенно потеряв направления, бредя по Лютецким улицам без цели и смысла, в полной прострации. Должно быть, сказывались всё же последствия удара головой; время от времени глаза застилал туман, и мир словно переворачивался с ног на голову. В такие минуты он, смежив веки, опирался о стену ближайшего дома, или о перила моста, или о дерево или фонарь… Должно быть, прохожие принимали его за подгулявшего, выпивоху; добродушно подтрунивали да шли себе мимо. Лишь один раз он, не глядя, каким-то чутьём распознал чужую руку, крадущуюся под его плащ за кошельком… всё так же молча перехватил её, круто повернул кисть — не до перелома, но до вывиха, убедился по жалобному вскрику, что воришку проняло и, не глядя, по наитию, оттолкнул от себя подальше невесомое тело. Больше к нему не лезли.

А потом он обнаружил себя на набережной, и с удивлением понял, что забрёл до Моста Нотр Дам. Причём, остров Сите остался у него за спиной.

Он с удивлением оглянулся.

Была та самая пора, когда солнце уже клонится к горизонту, но сумерки ещё лишь робко подкрадываются, как бы намекая на свой скорый приход. Здесь, в центре города, нищие уже не шныряли под ногами; не торопясь, разъезжали открытые и закрытые кареты, попадались богатые портшезы; разгуливали состоятельные горожане с семьями… Да ведь сегодня — воскресный день, день отдыха перед грядущей неделей, и потому не занятые повседневными обязанностями отцы семейств выгуливали своих домашних, демонстрируя богатство нарядов, а знатные дамы встречались со своими кавалерами или с подругами… в сущности, занимаясь тем же самым. С недавней поры это вошло в моду у столичной знати: доказывать всему свету состоятельность и богатство. И даже считалось престижным оказаться на этой ярмарке тщеславия в качестве не наблюдателя, но участника.

Карета со смутно знакомым гербом остановилась неподалёку от моста.

Филипп наморщил лоб, припоминая… Ну, да, Бомарше! А он-то что здесь делает, абсолютно равнодушный к светской суете?

Неподалёку, дверь в дверь, остановился ещё один экипаж. Сердце де Камилле подпрыгнуло от неясного дурного предчувствия: карета османского посольства!

Прежде, чем дверца, украшенная фамильным гербом Огюста Бомарше, открылась, с запяток кареты под громкое аханье любопытных спрыгнул огромный чернокожий слуга в восточных шароварах, в кожаном жилете, обшитом бронзовыми пластинами, и с поклоном подал руку выходящей девушке. Но его опередил мужчина, выскочивший из кареты напротив: в прекрасном кафтане, опоясанный саблей, в белоснежной папахе, оттеняющей жгуче-чёрные усы и бородку… Эти двое улыбнулись друг другу, и сразу стало ясно, что встреча их отнюдь не случайна.

В глазах графа де Камилле свет так и померк.

Ирис, его Ирис! Та, за кольцом для которой ему сейчас нужно было мчаться со всех ног!.. Ирис — и капитан Джафар?

Не может быть.

Желая удостовериться, что глаза не обманывают, он рванулся вперёд к этой паре, чинно следующей вдоль набережной… и в который раз за сегодняшний день ему преградили дорогу.

Высокий седой старик… в странном хитоне, мощный и величественный, словно древнегреческий бог… На какой-то миг Филиппу показалось, что он видит распахнутые за его спиной крылья. Бугры мускулов на совершенно не старческих руках и груди, пронзительный взгляд глаз цвета грозового неба… Он подавлял — и заставлял отступить одним своим взглядом.

— Как же ты мне надоел! — прогремел он. — Оставь же её в покое, смертный. Дай им встретиться, наконец!

И вновь мир отчего-то завертелся перед глазами, встал с ног на голову. И, как недавно лестница в ведьминой башне, так и сейчас — брусчатка мостовой больно ударила по щеке.

— Ничего, походишь так до восхода — поумнеешь, — послышалось над головой, странно высоко, будто глас Бога.

Задрожав от ярости, Филипп попытался вскочить на ноги — но почему-то кроме как на четвереньки, подняться не смог. А из груди вместо гневных слов вырвалось глухое рычание…

***

Ох, что-то не ладился у них поход.

Хоть начиналось всё преотлично, как по маслу. За обронёнными в погребе чётками Пьер пошёл, разумеется, один, а уже по дороге его нагнал побратим — с прихваченными из кельи припасами и фонарями. И того же масла они раздобыли, да обнаружили не только кувшины, но и бурдюки, — бурдюк-то в дороге удобнее, и весит легче, и не разобьётся… Ключ, что им брат Михаил выделил, повесили у самого входа в погреб, на крюк из-под лампы — монах сразу увидит, как пойдёт их искать. Авось подумает, что вспомнили отроки о чём-то своём, срочном, оттого и не вернули сами, убежали, а ключ здесь оставили…

И проём с черепушкой над арочным сводом, нависшим над бывшей дверью, заложенной ныне кирпичом, нашли сразу. Вот только что с ним делать?

Назар почесал в затылке. Вспомнилось мудрёное словечко от эфенди: «Ин-ту-и-ци-я». Да и брат Тук не раз поминал его… Вот эта самая интуиция сейчас вопила во весь голос: вход здесь! Ты, паря, просто чего-то не видишь… или не слышишь. Не просто так одной и той же черепушкой проём помечен тутошний — и тот, что во сне видел: наверняка с тайной подсказкой…