Когда взрослеют сыновья

— Я стар, одна нога в могиле. На этой земле я вдоволь видел солнца и дождя, мне нечего терять. А вы молоды. Нельзя допустить, чтобы пролилась и ваша кровь…

В темный безлунный вечер Гаджикули, обманув бдительность дозорных, прокрался в аул Струна. На плечи его была наброшена шуба, а под мышкой он держал самодельный пистолет с двумя пулями.

В кромешной мгле слышался рев реки, нескончаемый гул водопада… Гаджикули отыскал дом Шамсудина, отворил ворота и, держась в тени ограды, подкрался к крыльцу.

— Знаешь, Абдулла, — услышал он нежный голос дочери, и от этого родного голоса рука его, державшая пистолет, задрожала, — я вчера видела во сне, будто на одном из семи родников погасла струна, а я будто превратилась в птицу и летаю, ищу эту струну, но никак не могу найти. Мне страшно, Абдулла.

И мужской голос отвечал ласково:

— Что ты, моя красивая, разве на том роднике может погаснуть струна! Это же только сон. Знаешь, если бы не ты, я никогда не узнал бы, что такое любовь! Мне кажется, до встречи с тобой меня не было, то есть я был, но это был не я. Даже один день с тобой я не променяю на целый век без тебя.

Гаджикули, притаившись у крыльца, не удержался от вздоха — за весь свой век у него не было даже мига, который бы он отдал хотя бы за день, не говоря уж о целой жизни. Он никогда не говорил жене таких слов и никогда ничего подобного не слышал от нее. В его душе все перевернулось. И он уже хотел бросить свой пистолет, но вспомнил о сыновьях. Утром старший сказал ему: «Отец, если сегодня ты не сделаешь этого, то я пойду туда сам».

И Гаджикули, вытянув руку из своей засады, прищурился и выстрелил. Он был уже стар, зоркость давно изменила ему. Но на этот раз пуля попала в самое сердце. Раздался резкий, отрывистый, механический звук. Где-то вскрикнула птица, тяжело ухнула каменная глыба, и Абдулла, покачнувшись, упал на руки Зарифат.

Гаджикули помнил и о второй пуле. Его палец, скрюченный от старости, не гнущийся и задубелый от долгой работы лудильщика, уже коснулся курка, но в это время из-за туч выглянула звезда. Одна-единственная маленькая звездочка в огромном темном небе. Но она светила так ярко, так старательно, так самозабвенно, что его глаза, глаза старого орла, утратившего зоркость, не могли не заметить большой живот дочери.

Гаджикули бросил на землю пистолет и вышел из своего укрытия, чтобы все видели — это он, а не его сыновья, убил Абдуллу.

Он пощадил свою дочь, потому что даже в птицу весной не стреляют, так как у нее в утробе может таиться маленькое яичко. И овцу не режут, коли она носит ягненка.

На звук выстрела к дому Шамсудина уже бежали люди. Гаджикули слышал тяжелый топот мужских ног и причитания женщин. Никто не тронул старика, потому что голова его была седа и еще потому, что он стоял перед ними безоружным. Но Гаджикули было бы легче, если бы они растерзали его.

— Ты убил отца своего будущего внука, — сказал ему Шамсудин. — Ступай… Не попадайся нам на глаза…

Абдуллу хоронили как героя, самые почетные мужчины аула несли его тело на черной бурке… Но когда аул Струна оплакивал своего непослушного сына, аул Загадка торжествовал свою победу — в этот день открылись все девять лудилен, мастера водрузили на головы каракулевые папахи, а бывший жених Зарифат послал отца в другое почтенное семейство сватать себе невесту.

А Зарифат? Что сталось с нею? Потеряв любимого, все силы своей нежной нерастраченной души она сосредоточила на будущем ребенке. Когда он родился, она дала ему имя отца.

…Прошло много лет. Потускнела, стерлась вражда между аулами. У семи родников в погожий день лета и в зимнюю непогодь можно встретить уже постаревшую женщину, молча и скорбно смотрящую в их прозрачную незатихающую струю. Но, находя в роднике свое отражение, отмечая по нему быстролетящие годы, она никогда больше не видела тонко звенящих струн, протянувшихся от родников к небу. То ли глаза ее ослепли от слез, то ли ослабли от времени. А может быть, струны эти видны только влюбленным…

III ТРОПИНКА АХМАДИ