Когда взрослеют сыновья

— А у кого это в семнадцать лет не гулял в голове ветер! Не нравится мне, когда отцы с позиции своего возраста и опыта смотрят на сыновей, — сказала жена.

— Каждый человек должен своим горбом заработать право на жизнь, — сказал муж.

— А я вовсе не хочу, чтобы мой сын стал горбатым, — сказала жена.

— Это вы с бабушкой его разбаловали. Да еще вбили ему в голову, что он талант, — сказал муж.

— А я так горжусь тем, что у моего сына талант. Талант — это счастье, — сказала жена.

Неизвестно, долго ли еще продолжался бы их спор и чем бы он кончился, но Ахмади вдруг вскинул голову и, склонив ее набок, замер, прислушиваясь, как орел, почуявший добычу.

— Самолет, — наконец сказал он. — Видно, сегодня дали второй рейс.

Забыв обо всем на свете — о причитаниях и упреках матери, о сыне, получившем двойку из-за какой-то тени, двойку, которая могла испортить ему жизнь, о нескончаемом споре с женой по поводу воспитания сына, о работе, которая его, слепого, вернула к жизни, — он стоял и каждой клеточкой своего тела, каждым нервом души прислушивался к отдаленному, слышному только ему рокоту самолета, потому что этот мужчина с шевелюрой, густой и белой как морская пена, и с черной повязкой на когда-то живых и острых глазах обладал теперь слухом, недоступным смертному человеку. И когда он замирал так, Аймисей чувствовала, как он отдаляется от нее и от всех других людей, переходя в недоступный ей мир — мир природы: растений, птиц и зверья…

И там, в этом мире, существуют свои законы, свои сигналы и переклички. Там совсем иные, не человечьи, особенности обоняния, осязания, зрения и слуха…

Но не всегда он был таким.

…Имя Ахмади он получил в честь прадеда, умершего накануне его рождения. Старого пахаря любили и уважали в ауле. А тот, кто был честен и трудолюбив на этой земле, умирая, как бы передавал свое имя мальчику из своего рода, а вместе с именем и свои лучшие черты.

Итак, Ахмади призван был продолжить имя и дело своего прадеда.

Но, к удивлению родителей, он рос мечтательным, как бы оторванным от той земли, которой его честный прадед отдал свои руки и жизнь.

Как-то зимой он притащил в саклю озябшего воробья.

— Отец, почему у воробья крылышки ма-а-хонькие, а летает он высоко-высоко? А у курицы большие, но она совсем не летает? Почему, а?

— Ну-у, сынок, — начал отец, не зная, что ответить сыну, но и не желая показать своей неосведомленности, — наверное, потому, что курица несет яйца… ведь не на небе же ей нестись, вот она и держится ближе к земле.

…— Вы не видали нашего Ахмади? — вечно бегала по аулу Аминат. — Что за ребенок! И на семи цепях его не удержать дома!

А тот в это время, собрав ребятню где-нибудь подальше от своей сакли, увлеченно рассказывал ей, что человек может полететь как птица. Для этого только надо, когда дома зарежут курицу, собрать во дворе все перья, потом купить в лавке бутылочку с клеем и приклеить куриные перья к своим рукам. А потом надо встать на холме, взмахнуть руками-крыльями, и тогда поднимешься в небо и полетишь как журавль.

Все ребята, рассевшись на горячих камнях, слушали его раскрыв рты.

Больше всего Ахмади волновался по поводу того, как быть с девочкой, что ходила к ним в школу из аула Загадка. «Не возьму ее с собой, — решал Ахмади, — она вредная! Когда я дернул ее за косу, она пульнула мне в нос чернильницу! Потом целую неделю всем на смех пришлось ходить с сизым носом, потому что чернила никак не смывались». «Да ладно, пусть летит, — в другой раз милостиво соглашался Ахмади. — Пусть она держится за палочку, как лягушка-путешественница. Один конец палочки буду держать во рту я сам и ни за что, даже если охотник подстрелит меня, не выпущу палку изо рта. А другой конец… Кому бы доверить другой? Пожалуй, Сурхаю… А если вдруг ему захочется зевнуть, и он, забыв о палочке, возьмет да зевнет? Что тогда будет с Аймисей? Ведь она упадет на землю и… и… Нет, пусть лучше она сидит дома и ждет меня».

Однажды утром в доме Байсунгура и Аминат случилось необычайное происшествие. Ничего подобного в ауле Струна не видывали, наверное, с того самого дня, как ударила о землю первая кирка, чтобы положить начало их аулу.

Мать Байсунгура Парсихат, как всегда, поднялась ни свет ни заря и, сев на молитвенный коврик, стала «общаться» с аллахом. И вдруг краешком глаза она увидела нечто такое, от чего ее колени задрожали, а глаза полезли на лоб. Зная, что прерывать молитву нельзя, это несмываемый грех (только увидев, что загорелся хлеб в поле, имеешь на это право), Парсихат изо всех сил старалась молиться, отгоняя от себя страх. Но когда чудовища, похожие на общипанных чертей, окружили ее со всех сторон, она пронзительно вскрикнула и… потеряла сознание.

Ее крик переполошил весь дом. Из спальни выскочил Байсунгур. Торопливо накидывая на плечи платок и пытаясь прикрыть им ночную сорочку, следом за мужем прибежала и Аминат. Четверо детей в майках и трусиках, заспанные и взлохмаченные, окружили бабушку. Первым опомнился старший, Алибулат…

— Ха-ха-ха! Да это же куры и петух!

— Бабушка испугалась кур! — тут же, хохоча, подхватили и остальные внуки.