Когда взрослеют сыновья

В памяти Зубаржат оживает горный аул. Вот она бежит в горы в ситцевом платье и цветастом, как луг, гурмендо. На ней черные бархатные чувяки, вышитые золотыми нитками. Темно-синее небо словно под тяжестью серебряных бус-звезд, рассыпанных по нему, опустилось низко-низко и почти касается снежных вершин. Звезды искрятся и манят к себе, отражая синеву и золото снега. Девушка бежит по тропинке-спирали и останавливается, только когда под ногами скользит камешек. Камешек уносит за собой еще несколько. Этот шум сначала пугает ее, а потом успокаивает. Ей любопытно, добегут ли камни до ущелья. Она не помнит, сколько холмов и вершин оставила позади, помнит только, как бешено забилось в груди сердце, когда она увидела дорогу Шураса нух — дорогу из Шура. Она вела в сторону училища, где учился ее возлюбленный Мажид. В тот день Мажид должен был приехать. Тогда в ее волосах сверкала утренняя роса, выплаканная небом, а солнечный гребень причесывал их…

Зубаржат издали увидела машину. Вот Мажид выпрыгивает из кузова и стоит на месте, приложив руку козырьком ко лбу, смотрит на Зубаржат. Она машет ему своим гурмендо. Ветер развевает платок. Мажид устремляется навстречу, точно воин к знамени, точно молодой орел в страстном порыве. А она, размахивая платком, бежит к нему, не чувствуя под собой земли, и мечтает прямо на бегу броситься ему на грудь. Но когда расстояние между ними становится совсем маленьким, Зубаржат застывает на месте. И тогда Мажид протягивает к ней руки… В его глазах тонут солнце, реки, горные вершины; в них отражается счастливое лицо девушки. Качается под ногами земля и наклоняется небесный свод.

— Горы, принимайте меня в свои владения! — кричит он, и эхо повторяет: «Горы-ы-ы!..»

…— Тетя Зубаржат, о чем ты задумалась? Лучше скажи, что тебе налить? — спросил Шарип. — А тебе, дорогая, чай и молоко, — нежно обнял он жену.

— Мне по-солдатски, — очнулась от воспоминаний Зубаржат.

— Хорошо, и я с сухим вином не дружу. Мы с тобой, тетя, оба солдаты, — Шарип разлил водку в стопки.

— Не забывайте, что я — будущий врач, — вставила Саидат, — и если я не служила в армии, как ты, то это не значит, что со мной и поговорить нельзя…

— Ну ладно, ладно, берем и тебя в свою компанию! Твое здоровье, тетя Зубаржат! Пусть все добро, что отдало людям твое сердце, умножится вдесятеро и вернется к тебе!

— Спасибо, сынок! Я считаю, что судьба меня не обидела.

— Налить тебе чайку? — Шарип взял чашку и вышел из комнаты.

— Посмотрю, не проснулся ли Мажид, — встала Саидат.

«И мы бы с Мажидом были счастливы, — подумала Зубаржат. — Но воля судьбы — ничего не поделаешь».

Навсегда осталась в ее памяти та ночь. Тогда она жила у сестры Калимат в горах. Кто-то постучал в окно. Стук был знакомым: два раза тихо и один раз громко. Она почувствовала в этом стуке что-то тревожное. Осторожно отворила окно. Это был Мажид.

— Выйди на минутку!

— Что случилось?

Мажид оперся рукой о подоконник и очутился в комнате.

— Ты что? — сдавленным шепотом произнесла Зубаржат и отодвинулась в угол. — Вдруг сестра проснется?

— Ну и пусть просыпается. — Он чиркнул спичкой. Зубаржат увидела прямо перед собой лицо Мажида. Оно было искажено отчаянием. Его потемневшие от горя и гнева глаза испугали ее.

Он поднял стекло лампы и зажег фитиль. Зубаржат сжалась в комок.

— Да не бойся меня, — он сел на край тахты и закрыл лицо руками. — Зубаржат, ты, оказывается, сестра мне!

— Сестра?!

— Да, моя мать кормила тебя грудью вместе со мною.

— Ну и что? — До девушки не дошел истинный смысл его слов.

— А то, что ты никогда не будешь мне невестой! Ты пойми, мы не сможем пожениться! Нам не разрешат!

Зубаржат молчала. Ей это давалось трудно, потому что в ее горле застыл горестный вопль. Мажид посидел еще немного, опустив голову, потом поднялся, ступил на подоконник и шагнул в темноту.

Зубаржат не выходила из комнаты три дня. Она лежала на постели в том же ситцевом платье и чулках. Когда же на четвертый день Калимат вошла в комнату, то увидела, что она пуста, постель аккуратно заправлена, а на подушке лежит записка:

«Милая сестра, прости, не могу больше жить в ауле. Не волнуйся, ничего дурного я не сделаю, вас не опозорю. Пройдет время — сообщу о себе. А пока не ищите меня!»