Когда взрослеют сыновья

— Говорят, если девочке в первый день рождения купить вещь для приданого, к свадьбе оно наберется, И все же всегда самого нужного недостает. — Шахрузат скромно опустила глаза. — Но кое-что удалось собрать. Смотрите, одеяла, паласы, ковры! А шерсть вся через мои руки прошла. Сама веяла, чистила, стирала, сама нитки пряла…

— Ох, Шахрузат, говорят, дочь — лицо матери, а день свадьбы — зеркало. Все в нем видно: и труд матери, и ее хлопоты, — запричитала бабушка, — в ауле у нас такого приданого еще не было. Наверное, на заре вставала, а ложилась перед зарей? Ох, помоги тебе аллах и остальных дочерей так же достойно выдать! А на кувшины, на кувшины-то посмотрите! В Гоцатле заказывала? Небось работа Асхабиловых?

Бабушка взяла в руки стройный кувшин, который заиграл на солнце чистыми бликами. На узком длинном горлышке кувшина была крышка с искусно вылепленной птицей. Казалось, что птичка слетит сейчас с кувшина и весело запоет.

— Нет, это работа Кебедиловых, — гордо возразила Шахрузат, — птица — это их герб. А вот кувшины работы Асхабиловых. Видите, на ручке — сережка?..

— Пятнадцать кувшинов, пятнадцать гульгумов! — восклицала бабушка. — И один лучше другого. Можно подумать, что ты собрала в приданое дочери всю медь Дагестана.

На все пятнадцать кувшинов были надеты квалы — самотканые тесемки, а стояли кувшины на узорчатых ковриках. Кувшин носили за спиной, привязав к плечам квалом, а горлышко покрывали ковриком, чтобы не болела спина. Обычно родители давали в приданое невесте лишь один квал и один коврик. Но Шахрузат опять поразила всех своей щедростью.

— Матрацы! — ахнул кто-то из другого конца двора.

Все женщины устремились туда, обгоняя друг друга.

Мама и бабушка время от времени молча переглядывались и вздыхали. Настроение у них совсем испортилось; я заметила, как погасли их глаза. Ведь гора из разноцветных полосатых матрацев возвышалась чуть не до самой крыши…

— Повезло жениху, — голосила Сапинат, — невеста идет к нему, как полный водой кувшин. — Она вытащила из строченой полосы две ворсинки. — В матрацах настоящая шерсть!

— Дай аллах, — начала бабушка, голос ее не был уже таким певучим. Она говорила запинаясь, будто в горле у нее застрял острый ком. — Дай аллах, чтобы эти богатства принесли счастье молодым! Пусть горести будут короткими, а радости — длинными.

— Издаг идет, — сдавленно сказала мама.

Издаг — тетя жениха. По обычаям горских свадеб, родственницу жениха, первой появившуюся в день свадьбы у невесты, привязывали веревкой к столбу и требовали за нее выкуп: тазик халвы, бузу и хлеб.

— Свяжем ее! — крикнула Сапинат и стала снимать квал с одного из кувшинов.

Но Издаг проворно схватила пуховую подушку. Ведь если родственница жениха успевала взять какую-нибудь вещь из приданого, то выкуп должны платить родители невесты.

— Прозевали, — засмеялась Шахрузат. — Ничего, я это предусмотрела. — Она пошла в комнату и вынесла оттуда большой платок, будто сотканный из солнечных лучей. В углу платка красными шелковыми нитками была вышита ветка с распустившимися розами. Кисти у платка были длинные и вывязаны как кружева. Шахрузат дважды встряхнула его и накинула на голову Издаг.

— Ну, утонула Издаг в платке! — крикнула Сапинат и, повернувшись к женщинам, встала рядом с Шахрузат. — Платок-то невеста сама связала. Золотые руки у нашей Жамилат! Да и неудивительно. Разве такая мать нерадивую дочь воспитает? — И, послюнявив нитку из кисти платка, объявила: — Чистый натуральный шелк!

Я во все глаза следила за происходящим, но вступать в разговор не смела. Еще дома бабушка приказала мне: «Спросят — отвечай, а нет — молчи, будто твой рот полон гороха. Чем скромнее девушка, тем выше ей цена».

Пока женщины рассматривали платок, Субайбат наклонилась к бабушке и шепнула:

— Чует мое сердце, что не зря Сапинат так расхваливает приданое. Не сегодня завтра она пойдет сюда сватать вторую дочь — Манаршу. Точно тебе говорю, ты ведь знаешь, мне достаточно увидеть иголку, я уже догадываюсь, какая за ней потянется ниточка.

— Такое приданое, сестра Субайбат, привлечет очень многих, — тихо ответила ей бабушка.

Бабушка всегда была осторожна и мало кому поверяла свои мысли, но Субайбат считала человеком, какому не страшно открыть сердечные сундуки. «Субайбат, — говорила она, — бесценная женщина. Гони к ней верблюда, скажет, что и божьей коровки не было. Умна, потому что знает цену словам «не видела», «не слышала».

— А пух в подушках какой! — Сапинат взяла у Издаг подушку и подбросила ее. — Воздушная совсем. Такая большая, а легкая, хоть иголкой подними. Вай, Шахрузат, откуда ты достала такие вещи? Открой секрет, мы ведь тоже матери!

— Я несколько раз в Астрахань ездила за пером. Привезла, просушила, по перышку общипала. Ничего, кроме пуха, не оставила.

— Вай, подушки-то одна к одной, десять штук, не отличишь друг от друга, и к каждой по две наволочки… — волновались женщины.

— Ох как хорошо, — улыбалась Издаг, — но сколько бы вещей невеста ни принесла, у нас, слава аллаху, найдется место для них. Разве плохой дом построил Абакар сыну? Придете — увидите!