Когда закончится война (СИ)

Лиля ушла к Вере. Родители долго молчали, сидя на том же месте и не совершая никаких действий. Нет, они не впали в ступор. И даже не паниковали, хотя отец, как человек военный, сразу дал всем нам понять, что война будет особенная. Такие люди, как мой отец, сразу это чувствуют.

Они просто сидели вдвоем, а я был тогда лишним. Это я тоже понял. Поэтому решил уйти.

Мои родители думают теперь, что делать дальше. Отец, конечно же, завтра, если не сегодня, снова уедет. Только теперь на фронт. Его, как военного, наверняка отошлют в самые первые ряды.

Самое обидное то, что я ничего не понимаю. Мне целых четырнадцать для того, чтобы считать себя взрослым, но мне всего четырнадцать, чтобы я мог понять. И я не понимаю.

Я пришел к Генке. На самом деле, мы с ним не особо хорошо общаемся, но это все равно лучше, чем вообще не иметь собеседника, равного тебе по возрасту. Правда, Генка на несколько лет старше меня, и поэтому жутко зазнается.

Генка - рыжий вредный парень. Живет он в самом краю села, а его отец председатель. Это обстоятельство лишний раз дает ему повод чувствовать себя хозяином всего и вся. Первая причина такого неадекватного поведения - заносчивый и очень тяжелый Генкин характер.

- И что ты собираешься делать? - спрашиваю я его, подсаживаясь к мальчишке на ступеньку его крыльца.

- Я? Ничего. Ровным счетом ничего, - резко отвечает Генка, даже не глядя в мою сторону.

Удивленно поднимаю брови и пытаюсь понять, почему он такой нервный.

- Война началась, - говорю я Генке, старательно ища глазами его взгляд.

Рыжий парень поворачивается ко мне и спрашивает, будто бы не понимает:

- Ну и что?

Сдерживаю себя, чтобы не взорваться. Генка частенько ведет себя, как последняя свинья. И мне требуется большой запас терпения, чтобы терпеть все его нападки.

- Тебе же... Ну, восемнадцать скоро, - напоминаю я, неловко замявшись.

- И что? - тупо повторяет парень, все еще непонимающе глядя на меня.

- Повестку пришлют, - наконец нахожу я нужные слова.

Генка, наконец, понял, куда я гну. Он развернулся и теперь сидит ко мне вполоборота.

- Ну и пусть присылают, - невозмутимо говорит он. - Мой папаша все уладит. Что я на фронте забыл?

От такого заявления, я, надо признаться, слегка опешил. Будь я на месте Генки, не раздумывая, пошел бы. Я и сейчас мог бы. Но есть две проблемы.

Первая из них заключается в том, что мне всего только четырнадцать. А вторая - я не могу бросить своих женщин одних.

Вздыхаю и последний раз оглядываюсь на Генку.

- Ну, тебе-то, наверно, видней. У тебя отец кто? Председатель? А у меня военный.

- И что? - в который раз повторяет Генка. Он тоже встает и глядит на меня с нескрываемой злобой. - Иди к своему военному, вояка!

Генка, усмехаетсь, срывает с земли травинку и сует ее себе в рот.

Поворачиваюсь к нему спиной. Ухожу, стараясь не оглядываться. Но, отойдя на достаточное расстояние, оборачиваюсь и гляжу в его сторону.

Отсюда мне отлично видно, как Генка, стоило мне только уйти, тут же вскочил, и теперь в неизъяснимой ярости топчет траву. Он очень злится. Это видно по тому, как он покраснел. Его щеки раздуваются, как у лягушки, а ладони крепко сжаты в кулак. Не понимаю только, что его могло так выбесить - мои вопросы или сам факт того, что от войны ему все равно никуда не деться?

***

Как я и полагал, отец уехал почти сразу. Мы еще посидели какое-то время вместе за столом, но то настроение, которое еще пару часов назад жило в каждом из нас, словно завяло.

Лиля, как всегда в таких случаях, ударилась в слезы. вскоре вообще ушла к себе в комнату.

А мать нет. Она наоборот стала еще серьезнее. Это натура врача. В каждом человеке этой профессии внутри есть некий стержень, который не дает им сломаться. Она может работать целыми сутками без сна. Частенько бывало даже такое, что ночью она была на дежурстве, а с утра ее снова кто-то дергает. И мама идет помогать. Она всегда утверждала, что врач - это не профессия. Это призвание.

Что уж говорить об этом? Любить свою работу - не любить себя.

- Ну что ж, пора, - твердо произносит отец и уверенно встает из-за стола. Одергивает на себе шинель, поправляет пилотку и поворачивается к жене.

- До свидания, - говорит он, стискивая ее маленькую ладонь в своей.

Мать поднимается на цыпочки и целует его в щеку. Кажется, все-таки и в ней что-то надломилось. Я замечаю это, несмотря на все мамины попытки скрыть тревогу.

- Давай, - обращается отец уже ко мне, хлопая меня по плечу. - За старшего!

Оставив на меня эту обязанность, он наклоняется к дочери и легко поднимает ее в воздух. Вера смеется, словно от щекотки. Вот уж кто действительно не понимает, что произошло утром.