Когда запоют мертвецы

Накануне суда Дисе удалось увидеться только с одним близким ей человеком. Младший брат Эйрика Паудль прибыл на альтинг в новеньком плаще и при трости. Сапоги его блестели, намазанные жиром. Он оказался старше, чем она его запомнила. Сольвейг снова была в тягости, а с ее подросшими детьми нянчилась престарелая служанка. В их палатку Дисе удалось проникнуть без всякого труда. Собаки подняли лай, и повезло, что Паудль отлучился по делам: выяснить, в каких условиях содержат его брата, и встретить епископа. Сольвейг, что прилегла вздремнуть, тут же проснулась и, взглянув на Дису, кинулась ей в объятия.

– Я чувствовала, что ты ошиваешься неподалеку. – Сольвейг погладила большой живот.

– Ох, Сольвейг, я так боюсь, – призналась Диса.

Наконец она сказала это. Здесь, в объятиях самой близкой своей подруги, Диса смогла расплакаться. Не было никаких всхлипываний и причитаний, просто в один миг из глаз ее хлынули слезы, а в следующий они уже высохли, оставив после себя дорожки из грязи на щеках. Диса ничего не знала о будущем, не имела понятия, что делать дальше и откуда ждать помощи. На всем белом свете остались лишь она да ее младший брат.

Сольвейг утешила ее. Она всегда это умела. С замужеством дочь Тоуры стала рачительной хозяйкой и набожной матроной.

– Вот уж не думала, что ты так изменишься, – изумилась Диса.

– Паудль скоро войдет в состав лёгретты. – Сольвейг нежно погладила свой живот. – «Добродетельная жена – венец для мужа своего…»

«А позорная, – вспомнила Диса, – как гниль в его костях».

* * *

В здание суда она проникла, почти не прячась. В Тингведлире вообще не нужно было скрываться. Рядом с теми, кто устилает полы коврами, читает при свечах и испражняется в фарфоровые горшки, всегда крутятся те, кто чистит ковры, заменяет огарки и выливает ночные вазы. Они вырастают рядом с господами, как их услужливые тени. Таков уклад жизни, и если первые видимы всегда, то вторые – как захотят. Даже для «своих» было легко оставаться неприметным: у всех свои заботы, не заговоришь – и с тобой не заговорят.

Поэтому Диса просто взяла у служанки пару кувшинов с прохладным пивом и вошла через дверь зала суда, будто так и полагалось. Внутри воздух был спертым и застоявшимся, пахло сыростью и плесенью. Здание давно нуждалось в починке: крыша прохудилась, дыры в окнах местами были заткнуты старой рогожей. Должно быть, перед каждым альтингом люди планировали его подлатать, но все было недосуг. Теперь фугты, пробсты, еще какие-то чинуши да духовники и сам судья сидели за длинным деревянным столом, обмахиваясь полами плащей. Духота и правда стояла страшная, несмотря на раскрытую настежь дверь. Стулья под сидевшими недовольно скрипели.

Диса подошла к столу и поставила на него кружки и два кувшина с охлажденным пивом. Несколько фугтов заулыбались ей, но лицо судьи осталось неподвижным, как каменная маска. Он мучился жарой. Виски смочило потом. Листы перед ним были идеально выпрямлены, уголок к уголку. У левой руки лежала «Серая кожа», присмиревшая и выжидающая. Диса эту тварь не любила.

За правым плечом судьи стоял, заложив руки за спину, молодой датчанин лет двадцати. Поза у него была напряженная, словно он был готов вот-вот сорваться выполнять приказ своего начальника еще до того, как тот будет озвучен. А в стороне на деревянной скамье сидели свидетели: Эльсе в своем синем платье, приземистый старик с рыжей раздвоенной бородой, другой старик – высокий и мрачный, с неестественно прямой спиной и маленькими женскими кистями. Судя по тому, с какой обходительностью окружающие обращались к рыжебородому, он и был тем самым знаменитым епископом Скаульхольта Бриньоульвом Свейнссоном. Ему Диса налила кружку до краев и вежливо присела. Епископ одарил ее доброй улыбкой и благодарно кивнул.

Наконец стража ввела Эйрика. Диса повернулась и посмотрела на него открыто и беззастенчиво, осенив себя крестом, как сделала бы на ее месте любая любопытная служанка, увидев колдуна. Ее муж был очень грязным и бледным – этим летом солнца ему не досталось. Руки у него были скованы впереди кандалами, на запястьях краснели мокнущие раны. Но собравшихся он одарил той же улыбкой, какой улыбался своим прихожанам, словно обещая, что в будущем все будет лучше, чем сейчас. Диса улыбнулась в ответ, и они обменялись взглядами. Лицо Эйрика никак не изменилось, улыбка не стала шире и не увяла, только в глазах загорелось что-то особенное, какая-то отчаянная надежда.

Сам процесс начался неспешно, даже вяло. Диса ожидала какой-то торжественности, а оказалось, что все проходит скучно и обыденно, под шелест страниц и бормотание ландфугтов о приятности прохладного пива в такой духоте. Судья зачитал суть дела негромким, но хорошо поставленным голосом. Эйрик обвинялся в колдовстве и в том, что посредством чар помог бежать одной из заключенных Бессастадира, чье дело должны были пересмотреть на летнем альтинге.