Когда запоют мертвецы

Эйрик как ни в чем не бывало лег спать прямо посреди дня, хотя до этого продрых всю ночь. А Магнус остаток дня посвятил помощи Лауге по хозяйству. Между ними оставались неловкость и напряжение, но вдова вела себя как обычно, была приветлива и дружелюбна, так что вскоре его тревога рассеялась. С Лаугой было удивительно легко говорить и молчать, а за любую работу она бралась с увлеченностью и самоотдачей. К вечеру платок был готов лишь наполовину: мастерица вспоминала о нем между другими заботами и то и дело присаживалась за станок, но работа все равно продвигалась медленно. Уж неизвестно, зачем Эйрику сдалась эта вещь, но до вечера Лауга точно не успела бы ее закончить.

Едва занялись сумерки, Магнуса неожиданно снова сморил сон. Лауга как раз сидела за ткацким станком, так что предложила гостю прилечь на свою кровать. От подушки, набитой соломой, пахло ее волосами, и Магнус сам не заметил, как задремал. Во сне он стоял рядом с высокой скалой, покрытой белым и рыжим мхом. Солнце светило ему в спину, от камня шло тепло. Внутри скалы кто-то пел высоким приятным голосом – Магнус узнал один из псалмов Хадльгрима Пьетурссона, и на душе стало легко и радостно.

Он проснулся от звука завывающего под крышей ветра. Лунный свет слабо пробивался сквозь окошко и размытым прямоугольником ложился на земляной пол. Магнус резко сел, опасаясь, что снова все проспал, но Эйрик с Лаугой сидели на ларе и о чем-то мирно беседовали. На коленях Эйрика лежал белый шарф с аккуратно обработанными краями, а на пальце Лауги поблескивало крупное кольцо, которое раньше уже привлекло внимание Магнуса.

– Проснулся! – заметил Эйрик, поднимаясь и надевая шляпу. – Давай-ка живее, одевайся и пошли. У нас еще много работы.

Идти до дома Сигрид было совсем недалеко, и Магнусу оставалось только удивляться, с чего вдруг они так торопятся. Да ведь дорога отнимет не больше минуты! На улице дул ветер, холодные порывы пахли морской солью, и чувствовалось в погоде что-то зимнее, мертвое, злое.

То ли из-за ветра, то ли из-за быстро спустившейся темноты Магнусу с Эйриком пришлось поплутать, прежде чем они нашли вдовье жилище. В ночи светились два маленьких оконца, затянутых бараньей шкурой. Воздух над крышей темнел и подрагивал из-за дыма, идущего сквозь прорези. Эйрик приблизился к двери и постучал – два коротких стука, пауза, и еще один. Так Сигрид узнает, что на пороге не призрак, явившийся по ее душу. Но вдова все равно открыла дверь не сразу. Сквозь небольшую щель наружу вырвались запахи рыбы и ночного горшка. Напуганное лицо Сигрид в полутьме бадстовы казалось худее и моложе.

После их прихода в доме стало так тесно, что Магнус едва мог повернуться. Старшая дочь Сигрид, девочка по виду лет десяти, предложила гостям ужин, но они вежливо отказались. Вдова усадила гостей на ларь и устроилась напротив с вязанием. Девочка – та, что хотела накормить священников, – принялась укачивать младенца, подкармливая его коровьим молоком. Два мальчика играли на полу сплетенными из соломы человечками. С ними сидела девочка постарше и ловко мастерила соломенного коня. Дети расположились так близко к огню и горячим камням, что Магнус едва сдерживался, чтобы не попросить их отодвинуться. К сожалению, отодвигаться малышам было некуда. Лишь время от времени кто-нибудь из детей прокрадывался в угол бадстовы, чтобы помочиться в ведро.

Эйрик как ни в чем не бывало положил белый платок себе на колено и принялся расспрашивать вдову об улове, здоровье детей и родителей. Говорил он с такой учтивостью, и отвечала Сигрид с такой неожиданной охотой, что можно было подумать, будто эти двое – старинные друзья. И не поверишь, что всего пару часов назад вдова бросалась на священника с намерением выцарапать ему глаза.

Когда беседа естественным образом прервалась, в наступившей паузе Магнус различил, как усилился ветер. Кто-то тихо поскребся в стену с той стороны, где сидела старшая девочка с младенцем. Та замерла, перестав укачивать ребенка, и посмотрела на мать испуганно и вопросительно, точно хотела знать – не послышалось ли?

– А видел ли кто-нибудь из вас, дети мои, настоящего драуга? – спросил Эйрик так радостно, будто интересовался их летними подарками. Восемь пар глаз, включая Сигрид и исключая неразумного пока младенца, уставились на него. Те, кто мог, придвинулись к Эйрику ближе, как к бродячему поэту, у которого всегда есть парочка-другая саг и баллад, чтобы потешить публику.