Когда засмеется сфинкс

На новом поприще Фрэнк горячо взялся за дела. Успех пришел с первых шагов, под присмотром чуткого и опытного наставника, который, несмотря на удвоенную после гибели сына привязанность к Фрэнку, требовал с него как ни с кого другого.

Казалось, фортуна вот-вот вознесет Грега вверх по служебной спирали, когда произошло непредвиденное и поначалу ничего не значащее происшествие.

Группа Кребса провела блестящую операцию по разгрому четко налаженной и хорошо организованной банды торговцев наркотиками. Десять человек отпетых головорезов во главе с Майком-черепом были схвачены и предстали пред судом.

Триумф превзошел ожидания. Хорошо показавшим себя Кребсу и Грегу сулили значительные повышения. Пресса взахлеб пела дифирамбы самой лучшей полиции мира. Телевидение провело цикл передач под рубрикой:

«По таинственным следам Майка-черепа»… «Глава банды уже чувствует, — писали газеты, — полированные подлокотники электрического стула».

Но… то, что случилось дальше, сначала не поддавалось никакому объяснению.

В оппозиционной газете появилась небольшая, но весьма аргументированная статья. В ней сначала выражались сомнения, а затем и начисто отметалось обвинение Майка в руководстве бандой. «Глава» выглядел всего-навсего тонкой бумажной ширмой с нарисованной на ней зловещей фигурой дьявола, не больше. Автором статьи был Грег. Все бы кончилось миром, но он пошел дальше, в следующем номере убрал эту ширму и показал тех, кто за ней прятался.

Пораженный обыватель был потрясен и шокирован. Конфуз разразился небывалый. Стало ясным — те, кто предстал перед лицом Фемиды, — жалкие марионетки, нитки, которые приводили их в действие, держали несколько крупнейших воротил химических концернов. Не последнее место в этой истории занимала фирма «Дик Робинсон». Дело получило настолько широкую огласку, что замять его было невозможно. Правда, удар несколько самортизировали. Майк-череп и его «коллеги» избежали казни и получили по году тюрьмы. Изворотливые крючкотворы-адвокаты ухитрились отвести острие меча возмездия от концерна химиков, направив его на второстепенные филиалы.

Казалось, все стало на свои места.

Но впечатление было обманчивым. Едва немного затихли и улеглись страсти, а оппозиция, получив свою долю, вошла в альянс со стоящими у кормила и уже не нуждалась ни в каких козырях, так как имела то, что хотела, началось «укрощение строптивых». Грегу, припомнив выступление в прессе, предъявили обвинения в нарушении полицейской присяги, разглашении служебной тайны и получении крупной взятки. По существующим законам ему грозило десятилетнее тюремное заключение. Не забыли и то, что когда-то он состоял в банде. Трудно сказать, каким бы путем развивались события дальше, если бы не Кребс.

Сколько выпало на его долю хлопот, нервотрепок, беганья по инстанциям и унижения, чтобы помочь протеже.

Львиную часть вины он взял на себя. В самых высоких инстанциях ему объяснили, что не хотят крови, а также намекнули: делают это, учитывая преданную службу и то, что он отец солдата, геройски погибшего за родину.

Грега уволили из полиции, а Кребса понизили в должности на две ступени, и он снова превратился в инспектора.

За последние три года Фрэнк так привык ходить по улицам определенными маршрутами, всегда с четкой целью, что сейчас, оглядевшись по сторонам, понял: своего города он почти не знал. Мимо озабоченно сновали прохожие. У афишной тумбы сидел старик в рваном свитере и лягушачьего цвета шляпе, в темных очках и делал вид, что продает ракушки — просить милостыню запрещено.

На углу молодой, но бородатый человек в белом балахоне, подпоясанном веревкой, босиком, призывал обывателей вступать в секту новоявленных истинных слуг Христа. За вынесенным на тротуар столиком кафе две раскрашенные старухи в париках цвета платины и с болонками на коленях обменивались какими-то своими впечатлениями. Прислонившись к решетке сквера, сопели и тискали друг друга непонятные существа — то ли две девушки, то ли два юноши.

Пахло бензином, остывающим асфальтом и пылью.

Грег долго бездумно слонялся по городу без денег, с волчьим билетом, запрещавшим занимать любую должность в государственном аппарате, и поздно вечером, обессиленный и измотанный, прибрел к Кребсу.

Джон — в вельветовой куртке, пижамных брюках и шлепанцах — открыл дверь, приложил палец к губам — малыш и жена спят, — провел в маленькую комнату, где когда-то Фрэнк жил со Стивом, а теперь был кабинет отца. Там все изменилось. Убрали кровати, остались лишь шкаф с книгами, письменный стол, два старых, вечно скрипящих, словно вот-вот развалятся, кресла, модель каравеллы Колумба, сделанная Стивом, и его увеличенный с фотографии портрет.

Они молча сидели друг против друга. Кребс осунулся и постарел. Подперев ладонями щеки, он с тоской и сочувствием смотрел на Фрэнка. Наконец опустил руки и, глубоко вздохнув, произнес:

— Ну и чего ты добился? Получил огромное моральное удовлетворение, доказав, что истина тебе дороже? А какой ценой? Во имя чего? Во имя рецидивиста Майка. Обелил одних, чтобы очернить других, таких же оголтелых негодяев.