Когда зацветет сакура…

Старшие Мария, Иван и Георгий работали на лесозаготовках. Если дневную норму не выполняли, им урезали пайку. Скоро Машка вышла замуж за такого же доходягу, как и сама, – семью его выслали на Урал из-под Новгорода Великого. Жили без регистрации, потому как никто в тайге браки не оформлял.

– Если мы тут останемся, все передохнем, – однажды заявил Тимофей. – Надо что-то решать.

В одну из ночей апреля тридцать второго года они втихаря снялись с места и на нанятой ими подводе отправились за тридцать верст на станцию. Там, в небольшом городишке Краснотурьинске, они сели на поезд и умчались к себе на Украину. Домой на Полтавщину возвращаться не стали – боялись, что их арестуют и, если не расстреляют, то отправят назад. Осели под Киевом. У Тимофея кое-какие деньжонки оставались, и ему удалось за взятку выправить свои документы. Человеком он был грамотным – сразу пошел по денежной части, и Гошке таким вот образом школу удалось окончить. Сначала они постоянно боялись каждого стука в дверь, но, когда Жора начал работать в органах, тут все страхи и улетучились. И только вопрос остался у каждого в душе: дескать, неужто это справедливо, чтобы наказывать человека только за то, что он любит и умеет работать на земле? Да в какие веки такое было? Но этот вопрос никто из Бортников никогда и никому не задавал. Ушли в себя, затаились – и выживали…

Глава одиннадцатая

1

Американские истребители исчезли так же внезапно, как и появились. Видно, гроза их напугала. Где-то к концу первого часа полета ТБ-7 оказался в эпицентре этой самой грозы. Картина была жуткая. Мощные вихревые воздушные потоки, грохочущее небо, нескончаемые вспышки молний, которые, казалось, били прямо в борт самолета… Штурвал буквально плясал в руках первого пилота, и машину то и дело бросало из стороны в сторону. Пришлось поднимать бомбардировщик на пятикилометровую высоту. Но американцы уже за ними не последовали.

– Ну наконец-то! – выдохнул Козырев и потянулся к портфелю, где у него была припрятана еще одна бутылка коньяка. Достав ее, сказал: – Армянский! Только вот закусить будет нечем – все съели…

Жора, еще не успевший прийти в себя от переживаний, рассеянно улыбнулся.

– Армянский? – машинально переспросил он. – А до этого какой мы пили?

– Грузинский… Но этот считается лучше, – заметил Козырев.

Рассветная муть. Начало всех начал. Робкое движение всколыхнувшихся добрых чувств. На душе полегчало, и можно было говорить о всякой ерунде.

– А вы пробовали когда-нибудь немецкий шнапс? – неожиданно спросил Жора москвича, который в эту минуту пытался открыть бутылку.

– Приходилось, а что? – у Козырева лицо покраснело от натуги, однако в предрассветной мгле этого никто не видит.

– Да так, ничего… Дрянь несусветная, – заявил Бортник, проглатывая слюну. «Ну что же ты, дядя, так долго возишься с этой бутылкой? Разве не видишь, что мы с Лешкой сгораем от нетерпения. Ведь столько пришлось пережить – пора бы и расслабиться. А ты… Сразу видно, тыловая крыса! Это у них, фронтовиков, на войне не было времени, чтобы разводить канитель. Зубами все пробки рвали. Лишь бы поскорее выпить и забыться…»

– Верно, дрянь, – соглашается москвич. – Да у них все дрянь. Возьми колбасу или кофе – сплошной эрзац.

– Наверное, потому и погнались за чужим добром, коль свое ни к черту, – усмехнулся Алексей.

– А то! – произнес Козырев. – У них ведь ни нефти своей, ни золота, ни древесины… Нет, вы понимаете? Плодородный слой земли – и тот вывозили с наших полей! В общем, грабили – будь здоров. Но за это и поплатились. Получилось, как в той поговорке: на чужой каравай рот не разевай.

Ему наконец удалось справиться с пробкой, и вот уже янтарная тяжелая влага, вырвавшись наружу, забулькала в стакане.

– Давай, брат, за победу, – сунул он стакан Жакову.

Алексей медленно выпил коньяк и, крякнув, занюхал его рукавом.

– Теперь ты, – снова плеснув в стакан, сказал старшой Жоре.

Козырев пил последним. Налив себе с полстакана, он на мгновение застыл в каком-то сосредоточенном припадке мысли, потом вдруг с шумом выдохнул и выпил.

– Ну, а теперь давайте сразу по второй, – даже не закусив, предложил он. – Не каждый ведь день за тобой гоняются американские самолеты.

– Да они вроде и не гонялись, – проговорил Алексей.

– Все равно было жутковато, – честно признался москвич. – Со мной, например, такое впервые случается.

Они снова выпили. На душе порозовело. С новой силой захотелось жить. Вот так всегда: стоит человеку испытать стресс, как у него тут же меняется отношение к жизни. Той самой, которая еще недавно казалась ему скучной и серой. Он начинает ее больше любить, больше ценить. И так длится до тех пор, пока не успокоится его душа. Но потом его снова охватывает хандра, которая не оставит его до следующего испытания нервов.

Выпив и чуть захмелев (прежний хмель из них выветрил страх), Козырев стал рассказывать о том, как Москва пережила войну. Голодно, говорит, было и холодно. Но ничего, народ выдержал. Главное, что Сталин был рядом. А когда Сталин рядом, ничего не страшно. Все ведь знают: где Сталин, там и победа.