Когда завтра настанет вновь

Трикветр на земле уже сиял так, что слепил глаза, заставив меня зажмуриться. Рубин в ладони нагрелся так, словно огонь полыхал не под ним, а в нём.

– Форси эн дэм эгус эир, тинэ эгус эшке, солас эгус дархадас конвэру…

…«силами земли и воздуха, воды и огня, света и тьмы заклинаю»…

Свет серебряных линий пробивался даже сквозь закрытые веки. Пальцы жгло – вместе со всей рукой: линии печати раскалились до знакомого ощущения жидкого металла на коже.

Нет, не разжимать пальцы. Не разжимать. Как бы ни было горячо.

Ради мамы – и в память о Гвен.

– …лахрию са хиркал шо, мар йел ар эн Диа мор Донн!

Последние слова – «явись в круге этом, о великий бог Донн» – сопроводил оглушительный треск.

Когда в темноте перед закрытыми веками поплыли оранжевые пятна, я, почти непроизвольно разжав кулак, открыла глаза.

Линии трикветра гасли, вновь обращаясь серебряной краской. Огонь в пиале потух, оставив масло с чёрными обгорелыми частицами трав и цветов.

Передо мной были одни лишь тёмные поля. Обернувшись кругом, я поняла, что сзади – тоже.

– Донн?..

Я лихорадочно огляделась, пытаясь понять, что сделала не так. Достав графон, ещё раз проверила начертание рун.

Всё было верно.

– Донн!

…нет, нет, не может быть! В чём я ошиблась?! Слишком затянула с читкой заклятия? Слишком поздно зажгла огонь? Или просто силёнок не хватило, чтобы открыть проход между мирами? Самонадеянная дурочка со второго курса колледжа, прошляпившая последний шанс спасти себя и других…

– Нет! – Я яростно пнула пиалу, расплескав масло по земле. – Почему ты не пришёл?!

Лугнасадская ночь, как и следовало ожидать, хранила молчание.

Злые обидные слёзы жгли глаза, когда я сделала шаг, покинув центр трикветра. Постояла какое-то время, надеясь, что этого от меня и ждали, что сейчас всё же вынырнут из темноты, или засмеются, или протянут когтистые руки… но ничего не произошло.

Прикусив губу – по ощущениям почти до крови, – я резко вскинула руку вверх: соткавшийся над головой волшебный огонёк взмыл в звёздное небо, чтобы медленно, подобно сигнальной ракете, опуститься обратно к моему плечу.

В последний раз оглядевшись, физически чувствуя во рту горький вкус поражения, я перешагнула границу трикветра и побрела навстречу свету знакомых фар.

– Почему так быстро? – спросил Эш, когда я села в мобиль.

– Ничего не вышло, – едва слышно выговорила я, откинувшись на спинку сиденья и потирая обожжённую руку. – Он… он не откликнулся.

Никто ничего не сказал. Эш молча порулил обратно к городу, Рок сочувственно взглянула с переднего сиденья, а Питер лишь обнял. Тепло, успокаивающе – но мне не стало ни тепло, ни спокойно.

Я упустила последнюю возможность остановить весь этот кошмар. Я подвела всех, кого ещё могла подвести. Я.

И никто другой.

* * *

– Фоморски хочется выпить, – сказал Питер, стоило нам войти в дом.

– Вот ты и пей, – кинув ему ключи, холодно бросил Эш. – Пойду развеюсь.

Я следила, как брат выходит наружу, к отзвукам и отблескам неугасающего праздника.

За всю дорогу всего один раз я поймала взгляд брата в зеркальце заднего вида. В синих глазах маленького тилвита стыло… осуждение? Разочарование? Я даже не знала, что страшнее.

Чем бы это ни было, Эш прав. Я не спасла нашу мать. Что бы мы теперь ни придумали – если вообще придумаем, – мама до этого момента уже не доживёт.

– Я за ним присмотрю, – негромко проговорила Рок, скользнув к двери следом за Эшем. – Заодно проветрюсь, подумаю, что нам дальше делать.

– Идём, – велел Питер, как только мы остались одни, и повёл меня к лестнице на второй этаж. – Тебе нужно поспать. Утро вечера мудренее.

Ноги я переставляла машинально, невидяще глядя в пол. И даже когда меня усадили на кровать в отведённой мне спальне, непрерывно прислушивалась к звенящей пустоте в голове, где лишь бренчали отравленными стекляшками обвинительные слова.

Ошиблась. Не сумела. Не спасла. Не…

Я почти пропустила момент, когда меня сгребли в охапку, затаскивая на кровать с ногами – и, прижав спиной к стене, впились ртом в мои губы так, что мне стало почти больно.

– Питер…

Ещё один поцелуй – затыкающий меня, заставляющий замолчать. В следующий миг он уже опрокидывает меня на спину; не отпуская мои губы, оказывается сверху, и когда я чувствую его ладонь под своей блузкой, то цепенею.

– Питер, – я отворачиваю голову, тщетно пытаюсь его оттолкнуть, – нет, я не хочу!

Он улыбается – и я вдруг понимаю, что смотрю в глаза незнакомца, всё это время прятавшегося под маской рыцаря.

– Зато я хочу, – говорит Питер Джекевэй голосом, который кажется мне чужим.

Меня резко разворачивают на живот, выворачивая руки, заламывая их за спину. Я пытаюсь брыкаться, но Питер сидит сверху: слишком тяжёлый, чтобы я могла его сбросить. Что-то обвивает мои запястья, царапая кожу, – откуда он взял верёвку?..

– Прекрати, – он грубо дёргает меня за волосы, вынуждая задрать голову, и перед глазами блестит сталь.