Когда же мы встретимся?

Все четыре дня в Подмосковье она напоминала ему ту К., которую он себе создал. Ее такую он любил, жалел и даже чувствовал вину перед нею. Было так хорошо вместе, а он ее провожал домой. Она все понимала и соглашалась на разлуку безропотно и обреченно. К. отпускала его к жене, к женщине конечно же другой, нежели она, и было непонятно, как после этой тонкой любви, после слов, ласк и отречения от прошлого, он сможет касаться той соперницы, которая была обстоятельствами счастливее К., говорить ей что-то, улыбаться — ведь никуда он от этого не денется? К. и не заметила, как стала его ревновать ко всему. Его там ждут, но не так, как будет ждать она. Зачем ему быть там?! Она держалась за его руку. Это еще был он, он, он. Когда она внушит себе, что это он и она с ним? К. робко, как бы с извинением ревновала его к прошлому. То есть ей было жалко, досадно, что доставлял ему радость кто-то, а не она. «Я при нем и мир стала воспринимать по-другому, — думала она. — Раньше была ироничнее, смелее, легче отходила от неприятностей. А теперь иначе. Запоминаю милые мелочи, милые лица и слова. Будто очистилась и помолодела. Я его таким и в фильмах чувствовала. Не по себе только, что тогда он не был моим. И фильм, где он прыгает в море, не при мне, и целуется в «Голубях» не при мне, все не при мне… Глупо, но обидно почему-то. Часто ли мне придется ревновать?»

— Не годимся мы с тобой для романов, — сказала она. — Нет у нас с тобой легкости.

— У нас в группе, где я сейчас снимаюсь, есть оператор. Пожилой. Вот такой дядька! Жена, взрослые дети, а он всю жизнь любит другую. Ездит к ней в Воронеж, она замужем. Нежнейшая любовь всю жизнь. И так часто.

— Ну и что — это правильно?

— Я не говорю: правильно неправильно, — я говорю, что так часто. Ты, пожалуйста, не переноси на наши отношения. Это жизнь. Хм! Хотя терпеть не могу: жизнь, жизнь, это жизнь. «Это жизнь» почему-то то самое, что мешает жить как хочешь, как должно.

Потом на улице 25 октября в Москве, когда шли к ГУМу, и в ГУМе, пока он ждал ее с покупками, и на обратной дороге у Егора много раз менялось настроение. Вечерняя улица опустела, и оттого, что они впервые (и к тому же на прощание) освятили своим присутствием старый московский уголок, Егору хотелось, чтобы она запомнила и магазинчики, и какое-нибудь причудливое окно, и здание в восточном стиле, которое сейчас забелеет справа. А вдруг это их свидание последнее?

— Вот аптека большая. Запоминай.

— Запоминаю, — понимала она его.

— Пройдешь без меня и вспомнишь: а вот здесь тогда мы были. Ладно?

— Ну.

— А вот сейчас «Славянский базар».

— Где, где? Я Москвы совсем не знаю.

— Сейчас, за телефонной будкой. Там останавливалась знаменитая «дама с собачкой».

— Ага, я помню. Там ресторан? Как при Чехове?

— И была гостиница. Раньше писали в московской полицейской газете: «камергер Двора, князь такой-то, прибыл в Москву. Остановился в «Славянском базаре». Гляди.

Она подняла голову на вывеску, взглянула через стеклянную дверь на безлюдный, как будто с давнего времени покинутый холл и, кажется, представляла, как до них, когда-то, статно поднимались по лестнице и «дама с собачкой», и камергер, и еще кто-то богатый, далекий, таинственно-российский, непохожий на них. Мелькнула ее воображению сказка чужой любви с романсами и санными прогулками, сказка этой главной страсти человека, — что без нее жизнь? Ужели ради домов, шуб, балов, войны, сытого обеда рождались они на свет? И дома, и шубы, и балы, и письма под подушкой — все в конце концов для любви, из желания скоротать век, год, месяц, день или час с кем-то, кто пусть и не будет, но покажется прекрасным.

— Булочная… Не хочешь в булочную?

— Не хочу. Давай я как-нибудь приеду в Москву, и ты меня поводишь, и в «Славянском базаре» пообедаем.

Он промолчал.

— Магазин «Тик-так»…

— И вон уже ГУМ.

— И уже ГУМ. Любимец народа. Запомнила, где мы были?

— Ты уже прощаешься со мной?

— С чего ты взяла?

— Ты обо всем говоришь в прошедшем времени.

Егор вдруг устал. Есть минуты необъяснимые: все мгновенно надоедает и хочется переменить место либо остаться одному. «Скучно» — так определяла подобное состояние сама К. Вспышка настроения не была связана с последней вопрошающей жалобой К., но все же возникала она из этой искры. Что объяснять? Егор подумал о доме. Вдруг надоело блуждать. Поначалу ничто не мешает любви, а потом ей нужны условия, чтобы не уставать от хитростей, которые влюбленные придумывают ради короткого счастья. И ни с того ни с сего прилипла мысль о работе, как будто К. была виновата в том, что он три года играл пустяковые глупые роли и как будто ему нужно мигом сорваться и отдаться творчеству — где? как? самому непонятно. Это и было состояние усталости или печали, поднявшееся из глубины благодаря легкому минутному раздражению. Оно так же легко пропало.

Они вошли в ГУМ.

— У нас чуть меньше часа, — сказал Егор. — Успеешь?