Когда же мы встретимся?

Через два дня, накануне отъезда, собрались они наконец у Никиты. Сколько раз на каникулах обедали они в квартире Никиты? Много, много, много. Сочинения Стендаля Дмитрий и Никита разделили пополам, и сейчас Дмитрий снял с полки несколько томиков и полистал медленно и бережно. Ах, как давно была эта подписка! Еще жить мечтали вместе. А ничего не вышло и не выйдет никогда.

После обеда они молча курили, слушали парижские пластинки.

Скажи мне нежно, нежно, нежно о любви…

От неловкости, что друзья думают в эту минуту об его истории, Егор закрывал глаза.

— Переживаешь еще? — спросил Дмитрий.

— Ага, Димок, переживаю.

— Посветила тебе лампада — хватит.

— Но зачем, Димок, жить тогда, если живое задавить в себе? Чем? ради чего? Зачем мне эту радость предавать? Себя зачем предавать? — Егор скорбно промолчал; вспомнил, видать, свою К., ему только ведомую тайну с ней. — Ради покоя? Да это же смерть. Не-ет, я жить буду. Я ничего не боюсь. Огласка грозит только Наташе. Наташу я тоже не брошу.

— Ты у нас с юности женат на всех.

— Я не представляю, как я буду жить, когда это кончится. Кажется, всю жизнь шел к ней.

— Ты и о Наташе так же говорил. И о Лизе. От пристани и до Кудряшевского бора и обратно. Целый день. И от Малого театра до общежития. Только и трещал о них.

— Возврата — сегодня думаю — не будет. Прежней жизни не будет. Можно будет только вспоминать, рыдать и сожалеть. Куда ж такое бросишь?

— Вечная история «дамы с собачкой», — сказал Дмитрий. — Мы с Никитой станем перед тобой на колени.

— Да, — добавил Никита ехидно, — трудно стоять во весь рост перед человеком, который был женат уже раз двадцать…

— Шутить изволите, господа. Режьте, презирайте…

— Помнишь хромого учителя Сергея Устиныча? — Дмитрий встал в позу учителя литературы. — Я зачем, это, встал? А я, Телепнев, затем встал, должно быть, чтобы ты слушал меня, это, и к завтрему постригся, должно быть, постригся у меня, ну да это. Я хочу всадить в твою дурную голову, что мы с тобой, ну да это, дружим, должно быть, двенадцать лет, и ты известная личность, а от родной семьи, ну да это, в кусты бегаешь. В кусты, должно быть, Стендаль уже умер, а ты, это, все не напрыгаешься. — Дмитрий умолк и отвернулся к окну. — Он ведь умер, Устиныч? Все! Нет нашего Кривощекова. Я потерял его.

— Извини-ини, — воспротивился Егор. — Я вернусь.

— Слепой сказал: посмотрим…

— Не будем грустить, — сказал Никита. — Тут Валя Сурикова гостит.

— Как?! — Егор ударил ладонью по столу. — Где?

— Там же, на Восточном поселке, куда Антошка записки носил. У матери.

— Я ее девять лет не видел. Царевна наша кривощековская. Постарела?

— Они все подурнели, сморщились, и прежде всего шеей… — сказал Никита. — Работает в ресторане. У нее семья. Охота тебе глядеть на толстую, как бочка, Валю?

— Пошли к ней!

— Успеем, — отмахнулся Никита. — Я вас тоже давно не видел.

— Но это, это на час! — затрепетал Егор. — Никит! Господи! Наша же девчонка. Да посидим — ну что, скажет, за свиньи: были и не проведали.

Егор еле уговорил Никиту.

Валя Сурикова!

Это была когда-то беленькая, опрятная школьница, о ней мечтали все мальчики; учителя недолюбливали ее за вечерние гуляния по улице Станиславского. И правда — идет она в сумерки вверх по улице, а по бокам и чуть сзади ее гогочут ребята, и зависть берет, что они с ней такие смелые, вольные. Стыдно здороваться, даже взглянуть на нее, потому что вчера Антошка передавал ей записку, она пообещала прийти к аптеке, но вот уже «изменила» им и в глазах ее одно пренебрежение. Обратно, вниз, вышагивают с ней новые «ухажеры», все, разумеется, премерзкие типы. Егор, Никита, Димка и Антошка пристраиваются за ними, и когда те снова поворачивают, Егорка надеется, что она позовет, а Никита злится и всем видом грозит ей. Тогда кажется, что она загудела вовсю и писать ей больше не надо. Танцы на вечерах, игра в гоп-доп на посиделках — все на людях, в куче, она вроде бы рада, но что-то мешает ей оторваться и скрыться только с ними. «Да нет же! — блестят ее глаза в ответ на укоризну и страдание двух друзей. — Мне хорошо та-ак. Вы еще мальчишки».

Она навсегда уехала в Ленинград, и в Кривощекове ее позабыли. За десять лет она не прислала друзьям ни одного письма, но они ее вспоминали. Какой же она стала?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они ее не застали и на сей раз. Накануне она уехала. Никита нисколечко не пожалел, Егору казалось, что опять он прозевал ту девочку с улицы Станиславского.

— Нету ничего, — успокаивал Никита. — Молодость кончилась…

По возвращении в Москву из Кривощекова Дмитрий зашел в больницу к Свербееву. В передней для свиданий стоять было скучно, и они снова пошли в Донской монастырь.

— И в позапрошлом году вы не приехали, Дима, и в прошлом. А я вас ждал. Повезу вас куда-нибудь… Приезжайте! Не обманете меня? Жизнь наша летит так быстро…

Он говорил и глядел вниз; перед ними у самых ног еле-еле проступали на камне выбитые слова: «Господи! Прими дух мой с миром…»

— А помните, пять лет назад мы так же стояли с вами на Труворовом городище?

— Как же, как же!