Когда же мы встретимся?

Пока Егор видел Лизу в Изборске, мысли его были безгрешны. А выпил немножко в звоннице у Свербеева, вышел на мост, сердце умиленно забилось, все простенькое, обычное, как бы никому больше не нужное, ласкало его воображение: то собирался он жить здесь (не вскорости, так когда-нибудь), придумывал себе разные чернорабочие профессии, то хотелось уже нынче, прямо сейчас, влопаться по уши в какую-нибудь волшебницу — не волшебницу, а в свою девчонку, то… дурел от сознания, что здесь, во Пскове, красавица Лиза и ждет его в девять в своем номере. «Ах вот как! — плел он тяжелым языком. — Ну что ж, ну что ж. Все хорошо. И Свербеев какой, ай-ай-яй! — передразнил он реставратора. — За что мне? Чем я заслужил? Это ж люди, личности, это ж… не чета мне. Обещал сводить, когда Димок приедет, к церкви на Жабьих Лавицах! Названия-то, названия! На Жабьих Лавицах. На тонких мосточках, значит. На болотце. «Ай-ай-яй…» Димку надо вытаскивать, сюда ему надо, нечего там пропадать, там люди тяже-елые… И за что мне везет? Не заслужил, не заслужил, Егор. Димка лучше меня в сто раз, а никак судьба не выстраивается. Пропадет там, не я буду, если не вытащу его куда-нибудь. Его же всегда все обычно любили. Ничо, друг, ничо, — говорил он другу. — Неисповедимы пути господни, еще будет и на твоей улице праздник. Как вот я: стою, реву от восторга. Пацан. Душа пацанья, телячья, восторги телячьи. Сейчас к Лизе. Она! в номере! ждет! Нет, я еще прогульнусь до церкви от Пролома, а потом мимо Николы до Усохи, мимо Василия на Горке пряменько к ней… И присяду на корточки: «Здрасте! Дайте мне ваши белы ручки… Ай-яй-яй…»

Он зашел к ней, сел на стул и стал рассказывать, кто она, Лиза, такая, как он ее понимает, и польстил ей признанием:

— Я недавно видел тебя в юности. Ехал-ехал в автобусе. И входит на остановке девушка. Лет восемнадцать. Очень-очень такая…

— ??

— Да нет. Видно, что еще ничья. С лица можно воду пить — красавица! Она все про себя знает. Я смотрел на нее и безумно любил. Так нежно, вспыльчиво и безнадежно любил я тысячу раз. Моей она никогда не будет, но я ее люблю. — Лиза слушала и одобряла впечатлительность Егора улыбкой. — Она чувствует, о чем я думаю. Я, конечно, никогда больше ее не увижу, она в моей памяти останется идеалом, сказкой о женщине. Так у нас было с Валей Суриковой, я тебе рассказывал. Она, может, давно испортилась и вообще плохая, всякая, а для нас с Никитой вечно будет сиять этакой звездочкой, чистой и желанной. И тут… И, может, хорошо, что я ее никогда не встречу, и все, что я пережил за полчаса, что навоображал, уже ничем никогда испорчено быть не может. Не это ли неуловимое, недостигнутое, вроде бы мое и не мое, возвышает наши мысли о жизни-то?

— Но что в этом хорошего? — перебила Лиза. — Не знать, не обладать, а лишь… выносить впечатления.

— А то! — выставил палец Егор — Это и есть любовь. Ты в юности — это и есть моя любовь.

— Ну, правильно. Я поняла. Дай руку. Ты много выпил?

— Кого там! Нацедил себе полстаканчика.

— Не буду, не буду тебя соблазнять. Садись, — ударила она ладошкой по одеялу, сбоку от себя. — Поближе. Но не воображай много, ладно? Ты вымирающее в наши дни существо. Тебе никто не говорил этого?

— Таких, извини, глупостей мне никто еще не говорил.

— Смешной. Я тебя очень люблю.

— Как существо вымирающее? Это что же получается! — сыграл возмущение Егор. — Какие сны! Какие слова были ей! Вертер так не страдал. А она, они? Высчитали себе других. Надули нас. Или еще как. А потом старели, дурнели, линяли, все надоело, и хотелось такого, чтобы не на один миг пиршества. И где его взять? А вон… из вымирающих.

— Ах он негодяй, — откликалась Лиза. — Я ему открылась, это так он меня понимает, сибирский валенок? Не буду и кокетничать даже. Слушай, существо мое золотое. Отчего мне легко с тобой? Давай пить чай. Я не буду тебя соблазнять (а хочется!), поэтому ухаживай за мной посмелее: возьми чайник, налей воды и опусти в него электрогрелку. Ты никуда не торопишься?

— Там у художников в преферанс дуются, да ладно. Поразвращаюсь немножко у тебя.

— Чтобы понять, жива ли я, счастлива, надо, чтобы меня поцеловали. Так я создана.

Она повалилась спиной назад, к подушке, отбросила в стороны руки и закрыла глаза.

— Говори что-нибудь… — просила она, не открывая глаз. — Что-нибудь! Ты молчишь? У тебя нет ничего хорошего для меня?

Егор молчал. Можно было, как раньше, чуток солгать, заблудиться, но зачем?

— Знаешь, в моем возрасте бабу постигает мудрость, которая не обманывает.

— Неужели бабу когда-нибудь постигает мудрость? Ее мудрость сиюминутна.

— Ужас, ужас! — поднялась Лиза. — Что говорит человек! И этого негодяя я люблю. Когда тебя вижу, из меня выскакивает первокурсница. Более верно, точно, чем в юности, мы проявляться не будем. Чувства вернее мысли.

— Отчего ты страдаешь?

— Заметно? Не то будущее необходимо, — философы пишут (ты ведь ничего не читаешь), — которое произойдет, а то, которое не может произойти иначе, чем оно произойдет. Я знаю, что меня ждет. Я ведьма. Я загадала, и все сбудется.