Когда же мы встретимся?

— Что за манера: намекать, дразнить и не раскрываться. Что загадала? «Я буду говорить» — и не говоришь. Это с первого курса так. Я не люблю сложные шахматные ходы в общении.

— Хорошо. — Она обняла его. — Есть такая огромная титаническая душа — в ком ее нет? И есть — такая малая душонка, трусливая, жалкая, хитрая — и все это во мне чередуется. Какой ты чистый, неотесанный — любуюсь тобой. И на кой черт ты мне нужен, и Ямщиков твой, и прочие такие? — я тоже думаю. Я так замучилась, такая некрасивая, такая страшная, издерганная, — не буду никого из вас соблазнять. Недостойна. Посиди у меня подольше.

— Захочется ухаживать.

— Нет, какой наглец! Явился к даме в номер, чтобы оскорбить ее еще раз. Хитрый, хитрый лис. Всегда делает вид, что ему ничего, ничего не нужно.

— Ничего, — сказал Егор честно. — Опять трезвый.

— Довольно. Посмотрю на себя в зеркало. — Она встала и подошла к зеркалу на стене. — Моя звезда не горит. И не ищи во мне порочности. Чистый огонь безумия во мне.

— Любишь Ямщикова?

— Иссякли мои лошадиные силы. Я стучала в его хрустальные бока почти три года. Боже, какие были вопли к нему из моей душонки! Сама удивлялась. Я испытывала к нему такую страсть и за нею не заметила, что он меня совсем не любит. — Она помолчала, вспоминая те дни. — Дура. Хотелось сказать ему доброе и ласковое, но упреки и заклятья брались невесть откуда. Я орала на него, потом жалела об этом. Он женщин в упор не видит, для него все — одне бабы! Вы ничего, мужики, не понимаете. С вами тяжело общаться нежным бабам. Одни слезы. Господи, накажи его.

— За что?

— Он немножко заслужил, прямо скажем. Плут. Я ему писала: «Прислушайтесь, у вас за ушами, за золотыми волосами шелестят мои легкие крылья». Сама мадам Рекамье изысканней бы переписки не завела. Глупец! Он читал мои письма как роман. Мучитель. Можно ли мне говорить такие секреты?

— Можно. Я посторонний.

— Тебя тоже надо бояться как огня. Будь добр ко мне! Всегда. Мне кажется, я никому не приношу несчастья, а одно расточительное душевное тепло. Ах, я безумная дурища! Я сказала ему после того звонка: видеть меня не надо, это мне не по силам. Но тут же покаялась, и он решил меня взять в Изборск. И я ему написала (звонить боюсь, голос услышу — таю): как не хочу я свидания, извини, не хочу! Зачем? я уже от всего отказалась, не надо ничего городить, ехать мне, как ты не чувствуешь, — не надо. Грустно, грустно, не надо ничего выдумывать, поздно. Все колдовство исчезло. Может, на меня снова сойдет благодать? Я погибаю. Погибаю я вовсе. Я приучила его не думать обо мне. Мне хотелось беречь его в жизни, но зачем ему это?

— Я думал, он настоящий, — сказал Егор.

— Он лучший из худших.

— Почему так?

Лиза закурила. Егор смотрел на ее лицо. Показалось, что она старше его, видела и знает больше. Это же Москва. Тут столько замечательных людей, они собираются, толкуют, от них можно набраться всего-всего. Какие пирушки? Темные углы? Танцы, объятия? Она, верно, слушала, слушала и внимала мудрецам. Такое у нее сейчас было лицо: умудренное. Потому и кажется, что она старше Егора.

— Это не мое мнение, — сказала Лиза. Тянула, тянула сигарету, забирая дым без остатка в грудь, глядела куда-то за окно, в простор. Молчала. — Я передаю слова человека, которому верю безусловно. Потому, Егорушка, что самые лучшие умерли или не родились. Понимаешь?

— Ну… т-так… в общем, не совсем, — краснея, сказал Егор. — В общем, догадываюсь.

— Вот что. Лучший из ху-удших. Много поколений пройдет, когда народятся люди, которых нам не хватает. Тебе есть с кем жить?

— Конечно!

— Счастливый. Блажен, кто верует, тепло ему на свете, да? Не буду тебя соблазнять и этим. И пусть — услышит ли судьба мои молитвы? — пусть будут счастливы все, все твои друзья! Пушкин. Ясно? Скажи мне что-нибудь такое, чтобы я не думала о Ямщикове. Я похожа на шлюху?

— Что ты, в самом-то деле! — возмутился Егор.

— Я никогда не пойду замуж за человека, которого полюблю. Жить вместе — разрушать великую прелесть любви. Постоянно привыкать к ненависти, к тому, что любви нет. Не холодей, не холодей. Не буду тебя соблазнять. Я умерила все свои страсти и желания. У меня это на лице написано.

— Давай пить чай. И я письма писать пойду.

— Ах, негодяй. Нет, он негодяй, этот Егор.

— И потому он нальет чаю, съест все печенье и пойдет к себе.

— Достать тебе исповедь Симоны де Бовуар? Ты же по-французски читаешь немного. Учили же нас. Потрясающе наглая книга! Адюльтерная исповедь. О великих, И что же? Впечатление, словно и ты — из их шайки, и все это знал, видел. Тьфу три раза, дура я! Господи, можно ли мне говорить тебе такое?! Ты еще младенец. Приказываю: на глаза мои ясные впредь не показываться. Спокойной ночи, сударь.

— Я тебя разбужу звонком.

— Пожалуйста. Но сначала — стаканчик чаю.

Егор присел.

— Люби меня хоть немножко, — сказала Лиза. — А то и чай пить будет не с кем. Люби! Меня! Совсем немного.

— Договорились: каждый вечер — чай. С оладьями?