Когда журналисты были свободны

– Ну что у тебя, фантазия не работает? – Витя Тихонов удивился моей недогадливости. – Ты представь, как этот фестиваль выглядел бы, если бы прошел так, как его задумывали организаторы! Вообрази!

Я пофантазировал. И стал не описывать реальность, а формировать ее. «Наформировал» на газетную полосу – легко и непринужденно. На следующий день моя статья висела на доске лучших материалов. И каждый из нас понимал: она не имеет ничего общего с тем, что происходило на фестивале. И каждый думал: так и должно быть.

Вообще редакция наша была удивительно молодежной и незашоренной. В обычной жизни ребята словно бы все понимали. Но как только садились писать статьи – словно тумблер переключался.

Я проработал репортером несколько месяцев и понял: не могу. Больше не могу формировать реальность. Постучался в кабинет главного редактора.

– Лев Юрьевич? – заглянул, одновременно спрашивая разрешения войти.

Лев Юрьевич Корсунский встал из-за стола, хромая, подошел ко мне:

– Что-то важное?

Ему было 36 лет. Среди нас, 20-30-летних, он выглядел мастодонтом. Его хромота была прямым следствием его же работы: однажды Корсунский написал разоблачительную статью об узбекской мафии. Ее пропустили в газету – и Лев Юрьевич не остался безнаказанным. Мафия не простила – простреленная нога каждый день напоминала о том, какой опасной может быть работа советского репортера.

– Лев Юрьевич… – Я на секунду замолчал. – Наверное, я уйду из редакции. Не могу больше писать про придуманную жизнь.

Он облокотился на стул, отвернулся к окну. Потом повернулся резко:

– Ну и уходи!

Я хотел что-то ответить, но мои еще не высказанные слова заглушил хохот.

Смеялись в секретариате. И как всегда – над статьей Яши Бакмана. Есть люди, которые позволяют над собой подшучивать. Злятся, возмущаются, но при этом всем своим видом показывают: да, шутить над ними – можно и нужно, это их способ общения с миром.

Яша был из их числа.

Блестящий репортер, он умел добывать информацию буквально из воздуха. У Яши было невероятное количество внештатных корреспондентов: они приносили ему свои заметки, статьи, репортажи. Редко заставали его в редакции (репортера, как и волка, ноги кормят), но это не смущало никого: свои опусы внештатники клали Яше под стекло, зная: не потеряется ничего.

При блестящих репортерских способностях Яшин уровень образованности и грамотности оставался где-то на уровне пятого класса средней школы.

Однажды кто-то из наших ребят отправил Яшу к пяти утра на вокзал:

– Яша, завтра через Самарканд будет проходить поезд, он везет Пулковский меридиан. Это же событие века! Сенсация! Ты напишешь?

Яша к пяти утра побежал на вокзал.

Потом – в редакцию.

Крыл нас последними словами, но и он, и мы понимали: розыгрыш с меридианом точно не будет последним. И Яша точно попадется.

Так вот, в тот момент, пока я решался на эпохальный разговор с Львом Юрьевичем, Яша радостно перепечатывал заметку от очередного внештатника, которую нашел у себя под стеклом. Информация тянула как минимум на лучший материал номера. Яша старался успеть, в секретариат с готовым текстом залетел пулей.

– Самаркандские археологи, – хохотали в секретариате, цитируя Яшу, – совершили восхождение на высочайшую гору области – пик Голгофа и обнаружили там мумию. Мумию, представляете?!

– Это что! – Они выхватывали друг у друга листки, требовали тишины. – В одной руке мумия держала синоним, а в другой – антоним.

Каким бы ни был драматичным мой разговор с главным редактором, я тоже засмеялся. Глядя на меня, захохотал и Лев Юрьевич.

– Ладно, – сказал он, отсмеявшись. – Подумаю я, что с тобой делать.

Через некоторое время он назначил меня заместителем ответственного секретаря.

Это была совсем другая работа. Мне уже не требовалось придумывать события, которые никогда не происходили, – я занимался литературной правкой и версткой газеты. И мой рабочий день порой растягивался до следующего дня.

Новости приходили с телетайпной ленты: агентства ТАСС и УзТА работали бесперебойно. Только сверстаешь номер, только порадуешься, что его можно подписывать в печать, – срочная новость. А значит, переверстывать первую полосу заново.

Линотипистки вручную набирают свинцовые буквы, укладывают их на тампаж, делают оттиск – мы снова вычитываем, вносим поправки, линотипистки делают новый оттиск. Иногда в печать мы подписывали газету в 3–4 часа ночи.

Потом снимали напряжение портвейном.

В пять утра я возвращался домой – меня встречала жена, в кроватке спал маленький сын… Как она встречала? С пониманием.

Я всегда очень хорошо помню людей, которые мне помогали. Пусть совсем немного, пусть косвенно, пусть всего лишь словом – но мне кажется, это очень важно: помнить добро. Есть только один провал в памяти, который никак не могу восстановить.