Когда звезды чернеют

— Я тоже. Она уже четыре дня «ребенок Америки». Как это вышло?

— Весь город чувствует свою ответственность за нее. Редкий случай. Ты думаешь, они и вправду лично ее знают?

— Может, да, а может, нет. Они заботятся о ней. Вот что важно.

— Что мы можем из этого вынести?

Мы остановились на долгом светофоре, и он оборачивается ко мне.

— Что в слове «похищение» до хрена власти.

— Эмили должна выйти к людям с просьбой о помощи. Я знаю, она боится того, какой цирк устроят репортеры, но у нее есть голос, которого нет у большинства. Миллионы людей знают, кто она. Подумай, сколько помощи для Кэмерон можно получить.

— Мы не можем ее заставить. Она не готова.

— Это не ради нее. — Я слышу, каким резким становится мой голос. Сердце начинает дергаться, сбиваясь с ритма. — Мы теряем уйму времени. Нам нужно было с самого начала организовать поисковый центр и телефонную кампанию. Нам следовало печатать листовки, как бешеным, и раздавать их повсюду. Если б мы так сделали, Кэмерон, возможно, уже была бы дома.

— Ты хочешь сказать, что я облажался?

— Ничуть. Я виню семью. Это они просили тебя избегать огласки. Эмили не следовало прятаться.

Уилл тяжело вздыхает, разминает мышцы шеи, пытаясь снять напряжение.

— Может, ты и права на этот счет… Мне следовало доверять своим инстинктам. Но не наседай так сильно на Эмили, ладно? Она не безупречна, но она не враг. Просто мать.

— Знаю.

— Блин… Вся ее жизнь только что пошла под откос.

Мое дыхание застревает глубоко в груди, цепляется за знакомый зазубренный крюк. Но сейчас важна только Кэмерон.

— Пусть у нас нет ни свидетелей, ни места преступления, — наконец произношу я, — но мы оба знаем, что угроза жизни Кэмерон ничуть не меньше, чем Полли.

— Не каждый ребенок попадает на коробку молока[31], — безжизненно говорит Уилл, его голос будто бы доносится издалека. — Некоторые просто исчезают.

Я слышу, как он держится за свою злость на Рода и мое вероломство, но внезапно мне становится все равно. Я тоже злюсь.

— Да, Уилл, так и есть. Но я не готова с этим смириться. А ты?

* * *

Мы целую вечность пробираемся через центр города. Движение замерло, хотя я не понимаю почему. Сейчас середина дня, для часа пик еще рано, если такая штука вообще бывает в городке вроде Петалумы. Мы практически ползем.

Потом я вижу почему.

— Уилл, останови машину.

Посреди бульвара Петалума, между двух столбов, только что растянули баннер. На тротуаре еще лежат длинные рабочие лестницы. Десятка полтора детей и их родителей, расплесканных по улице, смотрят вверх. В квартале перед нами загорается красный сигнал светофора, и мы смотрим, как женщина в джинсах и тренче вылезает из своего «Фольксвагена-жук». За ней следуют другие. Глушат моторы прямо на проезжей части, глядят вверх на большие, яркие, округлые буквы: «ПОЖАЛУЙСТА, ВЕРНИТЕ ПОЛЛИ ДОМОЙ!»

— О, господи, — выдыхает Уилл. Он останавливает машину, и мы вылезаем наружу, становимся частью происходящего, стихийного сборища, безмолвной молитвы.

Это одноклассники Полли. Они нарисовали сердечки и цветы, птиц и облака — шесть футов в высоту и сорок пять в длину, растянутые поперек улицы. Неважно, что будет дальше, но они сделали невероятную вещь. Даже если скоро баннер забудут и он будет пылиться в закрытом поисковом центре Полли. Но сейчас, помимо пухлых сердечек, цветов и шариков, помимо бодрой надежды и умильности, это требование невинных. Школьники седьмого и восьмого классов написали письмо — высоко-высоко, ярко и громко — похитителю Полли.

Глава 30

Выехав из Петалумы, мы следуем указаниям, которые передал Уиллу по рации его помощник, Леон Дженц. Объезжаем реку Петалума по шоссе 116, потом срезаем путь, направляясь вглубь материка мимо пышных ферм и дальше, в винную страну. Эмили говорила, ее брат хорошо ведет дела, но когда мы проезжаем коммерческую, безвкусную часть города, пересекаем реку Напа и въезжаем на Сильверадо-трейл, становится очевидно, что дела у Дрю идут не просто хорошо, а отлично. Экстравагантные поместья сверкают, как драгоценности, рядом с известными винодельнями вроде «Стэг’с Лип» или «Мам»; их дегустационные террасы врезаны в холмы с видами на миллион долларов. Живописный — неподходящее слово. Это рай с непомерным ценником.

Уилл присвистывает, когда мы въезжаем в ворота «Провиженс», частных виноградников Дрю Хейга. Леон немного покопался и выяснил, что брат Эмили и ее невестка не разливают или продают собственное вино, а поставляют сам виноград по всей долине. Их продукцию, похоже, повсеместно уважают и даже ценят, но очевидно, что деньги этой семьи были заработаны еще до здешнего успеха. Изогнутая дорога ведет мимо подстриженных кипарисов к особняку в греческом стиле, с высокими колоннами, окружающими центральный двор. Похоже на «Тару»[32] или на Парфенон[33].

— Да вы шутите, — говорит Уилл и фыркает.