Когеренция

Пашке сказать? Бесполезно. Не поймёт. А поймёт, так всё равно сделает по-своему. Брата с жёнушкой просто так не выставишь. Пашка говорит: если всем отказывать, то и ходить перестанут. А я думаю: хорошо бы перестали. Только сказать страшно.

Ох, Янка, не в Искре дело, а в тебе самой. Дура ты и с людьми говорить разучилась. Вечно как с Луны упала. Вот Искра на любую тему уверенно рассуждает, поэтому её и слушают, а ты едва рот откроешь, сразу шутки и фырчки. Столько лет людям мозги полощут разными теориями, вот они теперь правду не воспринимают. Злые все стали от невежества.

Ладно, чего завелась? Прости их. Всем воздастся.

[Осматривается]

Обстановка нелепая. Старинное всё, как в музее, и книги на полках стоят. Громоздкие какие! Сколько же они раньше места занимали, ужас! Зато бумага, наверное, приятная, шершавая. От бумаги веет мудростью. На бумаге раньше только мудрецы писали, а сейчас – только лжецы.

И начальник у них тут такой интересный – вежливый очень. Фамилия на псевдоним похожа – Флёров. Как такая фамилия могла появиться? Кто-то из предков, наверное, флёром торговал.

Этот Флёров тоже старомодный немного, хотя его не портит. Вот бы его и звали Флёром. Или Фёдором. Фё-ё-ёдор Флё-ё-ёров. Красиво. А он Игорь. Дурацкое имя.

[Включает режим зеркала, рассматривает себя]

Одеться могла и приличнее. Кто же знал, что тут такой Флёр будет? Нужно было кремовый костюм надеть и туфли, а ты в красной блузе и мокасинах примчалась. Флёр даже взглядом поперхнулся, хотя и промолчал. Да какая ему разница? Ты для него крыса подопытная. Разноцветная крыса.

Ну вот, сахар поднялся. Это от пончика. Или от нервов. Сейчас лицо пятнами пойдёт.

Жарко тут. Дыши, Яна, дыши. Сейчас у всех психоз, потому что за всеми кто-то наблюдает. Одиночество в дефиците. За мной вот Флёров присматривает, на улице камеры или дроны, а дома – сам дом следит. Даже в кухонном кране теперь глазок сенсора. Сай говорит, человеку нужно уединение, только где его взять? Хоть на гору заберись, тебя со спутника увидят.

[Рассматривает стол перед собой]

Карандаши цветные. Красивые такие: тридцать шесть оттенков. Порисовать? Нет же, дура! Эти карандаши из деревьев. Сколько деревьев ради них извели? Или они из пластика? Пахнут вроде пластмассой, гнутся. Это ещё хуже. Наверняка, старый полиэтилен, который сотни лет разлагается. Не смей их трогать!

* * *

Поток нефильтрованных мыслей флюента в начале когеренции часто сбивал Кима с толку. У каждого свой темп внутреннего диалога: порой он похож на итальянскую комедию, включённую на случайное сцене, а иногда на затяжной доклад. Первая задача перцептора: поддержать этот разговор и перехватить инициативу.

«Да-да, Яна, это сущее варварство – делать карандаши из пластика».

Яна страдала повышенной эко-тревожностью и в периоды обострений переставала нормально питаться, потому что даже блюда из водорослей представлялись ей гектарами загаженного океана и тоннами потраченной воды. Карандаши, которые она трогала зазубренными ноготками, распадались в голове Яны химическими волокнами и травили океан отходами 36 цветов. Ей захотелось помыть руки, но Ким удержал:

«Тренируй иммунитет. Мы живём в синтетическом мире. Надо приучать организм к микропластику. Это ради потомков».

Чтобы отвлечь Яну от беспокойных мыслей, Ким сместил фокус внимания на её прошлое. Не так давно она была сотрудником полуофициальной организации, члены которой боролись за чистоту русского языка, искореняя из него англицизмы, латинизмы и чайнизмы. Они пропагандировали букву «ять» и боролись с суффиксами, вымарывая их где возможно. Их речь была пересыпана словами вроде «руча», «греча» и «боча». Но вскоре организацию признали сектой и закрыли, а Яна после затяжной депрессии стала кликером. Она приходила в специальный зал, садилась за стол и четыре часа подряд выполняла одно и то же упражнение: при включении индикатора делала жест, словно била указательным пальцем по невидимому колокольчику. В этих движениях не было никакого смысла, но, рассуждала Яна, социальной службе важно понимать, за что именно они платят безработным.

Клики оплачивались по минимальной ставке, поэтому доход Яны был ничтожен: семья вообще думала, будто она трудится в благотворительной организации, а не получает от неё подачки. Зато кликерство не отвлекало Яну от важных мыслей.

«А ведь когда-то ты была доцентом…», – подумал Ким, надеясь разбудить в ней интеллектуальный азарт, но вместо этого ощутил лишь смутный гнев.

Ким попытался разворошить гнездо Яниных мыслей, но в этот момент пришёл вызов от её дочери Алины.

Яна колебалась: разговор в этой странной пахучей комнате за пять минут до начала эксперимента неуместен. Флёров вообще предлагал ей снять очки, но Яна сделала вид, что не слышит. Как она снимет очки, если в них вся её жизнь, к тому же она не накрашена?

Вызов Алины продолжался. Яну залило волнением, и рука с раздвоенным ногтем смахнула пиктограмму влево.

Лицо дочери, искажённое линзой и потому остроносое, появилось в полутора метрах:

– Мам, она опять забила посудомойку! – заверещала Алина.