Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Акцент на росте научно-популярной литературы в СССР отражают следующие цифры: «Но издание научно-популярных книг и периодики в СССР быстро набирало обороты. В 1940 году суммарные тиражи этой литературы в СССР подскочили до 13 миллионов экземпляров. Как бы там ни было, за три года, с 1938 по 1941-й, Домом занимательной науки выпущено свыше 30 брошюр общим тиражом свыше 4 млн экземпляров. То есть издательская программа Дома занимательной науки составила почти треть всей научно-популярной литературы в СССР накануне войны. Но почему же об этом никто и нигде не писал и не отмечал этот факт? По существу, речь идет об исчезнувшем книжном материке научно-популярной литературы» [5].

И еще о конечном результате: «Очевидно, что оценить влияние на общество даже такого гигантского неучтенного корпуса научно-популярной литературы можно только косвенно. Уровень „шума” при оценке значимости тех или иных факторов в социальном процессе всегда очень высок. Устранить его или по крайней мере существенно снизить позволяют большие статистические ряды. Здесь мы можем опираться на данные официальной статистики. В 1930-е годы в Советском Союзе очень быстро растет выпуск инженеров разных специальностей. По сравнению с 1926 годом в 1939-м количество инженеров в СССР увеличилось в 7,7 раза. И вот тут-то как раз можно говорить, что вклад от деятельности Дома занимательной науки в целом и от его издательской программы в частности в привлечение молодежи в инженерно-научную сферу и оказался одним из тех значимых факторов».

СССР создал человека, читающего с помощью пропаганды книги, ее дешевизны и огромных тиражей. В наше время подобный опыт повторила Эстония, проводя в жизнь советскую максиму – «книга – лучший подарок». То есть когда государству нужны хорошие мозги, оно может этого добиться.

Итог советского периода подводит Д. Быков: «„Совок” был вообще страной довольно культурной, образованной, и если элита тогдашнего гуманитарного сообщества, может быть, и не поражала философическими прорывами и широтою эрудиции – то и низы не были столь очевидно быдловаты, невежественны и агрессивны. Существовал подлинный средний класс, столь взыскуемый ныне; он составлял реальное большинство и совершенно размылся в результате последующего расслоения. Впоследствии его пытались формировать искусственно, но возникнуть он может только сам собою. Для этого достаточно обеспечить его соответствующей культурой. Это ведь процессы взаимосвязанные: иногда сначала появляется читатель, и тогда писатель отвечает на его заказ. А иногда (и в России, где все делается сверху, так бывает чаще) сначала появляется культура, а потом нарастает ее правильный потребитель. Агрессивно насаждаемая классика и всеобщее среднее образование сотворили советское чудо: появился огромный слой читающего и мыслящего обывателя. Кого-то это бесило – скажем, Солженицын называл этого обывателя «образованщиной» и отказывал ему в праве называться интеллигентом; для консерватора Солженицына большое количество мыслящих людей в государстве, разумеется, представляется опасностью. Это губительно для архаических традиций, которым он всю жизнь интуитивно симпатизировал. Кто-то, напротив, усматривал в этом постепенном превращении народа в интеллигенцию главную надежду для советского проекта; в числе последних были Стругацкие, Трифонов, Искандер и другие „прогрессисты”. Грань между элитарной и массовой литературой постепенно стиралась» [6].

Советские мощные информационные и виртуальные потоки, несомненно, использовались и в воспитательных целях, создавая нужную картину мира, программирующую нужное поведение. Это был очередной вариант школы, только уже на дому. Здесь не ставили оценки, но нужные знания несомненно передавали.

Галина Иванкина замечает: «Бесспорно, советский агитпроп отсеивал и процеживал информацию, поступавшую к читателю, зрителю, радиослушателю. Однако уже доказано, что подлинный шедевр остается таковым, даже если его слегка купировать (пусть и в угоду идеологии): любое упоминание о культовых кинокартинах всегда содержит воспоминание о том, как цензор вырезал „все самое лучшее”. Если же подытожить, то вырисовывается прелюбопытное: в СССР пестовалась крепкая, здоровая нормальность. Все придурковатое и сомнительное – убиралось, заменялось, изгонялось. Сейчас, напротив, хорошо продается всяческая патология, во всех ее многогранных проявлениях. В этом ничего удивительного нет: обыватель испокон веков любил цирк уродов, неприличное скоморошество, дурь и пряные шутки на грани и за гранью. В СССР человека ограждали – прививали Норму. Отсюда – видимая несвобода автора» [7].