Кого я смею любить. Ради сына

названную сумму. У Бруно нет призвания. Когда спрашивают о его планах, он отвечает неопределенно и

уклончиво:

— У меня есть еще время. Рано загадывать.

Или же:

— Я ведь пока не сдал последнего экзамена. Еще, чего доброго, сглазишь.

Действительно ли я так стремился добиться ответа? При неопределенности еще можно на что-то

надеяться. Пытаешься найти оправдание, убеждаешь себя: “В конце концов, он прав, надо еще подумать,

степень бакалавра сама по себе ничего не значит. Пусть попробует получить степень лиценциата… На это ему

понадобится по меньшей мере три года”.

Но лиценциата каких наук? Большинство отцов предпочитает, чтобы их дети шли по их стопам, то есть

строят планы на будущее, исходя из своего прошлого; у меня “обратный” недостаток, я сам не захотел, чтобы

Бруно изучал классические языки, лишив его таким образом не только возможности последовать моему

примеру, но и вообще поступить на филологический факультет. Незнание классических языков создаст для него

также дополнительные трудности, если его вдруг привлечет степень лиценциата права, которая высоко

котируется в интеллигентных семьях и так удобна, если хочешь еще больше оттянуть решение вопроса. Я не

думаю, чтобы он смог учиться на математическом факультете, а уж тем более в каком-нибудь техническом

институте. Нет у него способностей и к языкам, и это очень помешало бы ему, реши он вдруг стать

преподавателем. Я не могу представить его себе ни фармацевтом, ни врачом, к тому же тут надо заранее

подумать и о деньгах, о кабинете, который ему никогда не открыть без посторонней помощи. А я вряд ли смогу

ему помочь. (Даже Мишель, если он только не сделает выгодной партии, — он это знает, и я не поручусь, что он

об этом уже не думает, — будет лишь хорошим инженером без капитала, высокооплачиваемым служащим,

зависящим от хозяина). Техника, государственные учреждения, торговля… Есть, конечно, еще много разных

дверей, но я не знаю, куда стучаться. О эта неосведомленность отцов, замкнувшихся в своем привычном узком

мирке! Растерянность крестьянина, сына которого призывают в армию! Что ж, у Бруно нет никаких планов на

будущее, но и я не знаю, что ему делать, да и не хочу знать. Я знаю только одно: братьям и сестрам, чтобы

избежать всяких сравнений, чтобы между ними не возникло соперничества и один из них не затмил другого,

лучше найти каждому свой собственный путь, выбрать разные профессии. И в то же время было бы неплохо,

если бы они работали в смежных областях.

Кто-то стучится, потом толкает дверь. Входит Бруно и спрашивает: “Можно?” Бросает взгляд на портрет

матери и, заметив, что он слегка сдвинулся, поправляет его. Снова шаги: сначала я чувствую аромат духов,

потом вижу Луизу.

— Папа, я подумал… — сразу выпаливает Бруно.

Не надумал ли он вдруг под влиянием Мишеля поступить в какой-нибудь технический институт?

— Ты спрашивал меня, чего бы я хотел… — продолжает Бруно.

Вот оно в чем дело. Я резко захлопываю свой чемодан. Уж не передумал ли он, не выбрал ли поездку в

Англию? Даже Мишель, который очень устал, сообщил нам вчера, что проведет месяц в Эмеронсе и лишь затем

воспользуется приглашением своего товарища по лицею Людовика Великого, сына промышленника из

Прованса; тот в прошлом году не прошел в Политехническую школу по конкурсу, а в этом году наконец

поступил. Но без Бруно мои каникулы будут испорчены.

— Не беспокойся, — говорит Бруно, — мы не собираемся оставлять тебя одного. Мы только хотим

злоупотребить твоей добротой.

Мы? Да это целая делегация, решившая прибегнуть к помощи Бруно, зная, каким влиянием и доверием

он пользуется.

Нам бы очень хотелось пригласить в Эмеронс своих друзей. Они будут сами себе готовить, а жить будут в

палатках на лугу.

— Кого же это? — недоверчиво бурчит мосье Астен, который всегда уступает.

Нельзя сказать, чтобы такая перспектива ему улыбалась, отнюдь нет. Он охотно бы проворчал: “Анетц —

мое уединение, мое отдохновение, они и там хотят устроить столпотворение. Что это у всех у них за

необъяснимое пристрастие к сборищам! В мое время это было не принято. Семья — не орава друзей”. Но мосье

Астен, сей современный отец, чистосердечный и великодушный, бушует лишь про себя.

— Мари… — начинает Луиза, тем самым признаваясь, что она всему зачинщица.

Мари Лебле, гм… В конце концов, она свой человек, хотя я ее и недолюбливаю, уж очень ее избаловал

толстый бородатый бухгалтер из дома 14; ее отношение к отцу и матери удивительно напоминает поведение

молодых государств, которые, получив независимость, — на что они бесспорно имели право, — чувствуют себя

уязвленными оттого, что раньше были подвластны другим.

— И ее кузина Одилия. Они будут жить в одной палатке, — говорит Бруно.

Одилия, ну что же, я плохо знаю ее родителей, у них небольшая контора по продаже недвижимости