Кого я смею любить. Ради сына

А двадцать четвертого, видя, что брат с сестрой свертывают ковер в гостиной, Бруно решает

воспользоваться случаем и присоединиться к их компании; и вот уже мой недотепа усердно, на собственный

страх и риск танцует блюз. Танцует с Улиткой. Наша скромная гостиная не часто служит таким целям, и, когда

нам выпадает подобная честь, я, как и полагается в этих случаях, удаляюсь. Но сегодня я решаю остаться, я

наблюдаю за Бруно, который безжалостно наступает на ноги Жермене, неловко, но мужественно делает свое

дело, получая, видимо, единственное от него удовольствие — чувствует себя взрослым. Я окончательно

успокоился, когда, проплывая мимо меня со своей дамой, он быстрым движением поднял над ее головой два

пальца, сделав ей рожки.

Март. Он почти освоился в компании Луизы и Мишеля. Сманивая его куда-нибудь, Луиза еще шутливо

спрашивает меня:

— Ты одолжишь нам на время своего сына?

Случается, что ей отвечает сам Бруно:

— Нет, мне надо еще написать сочинение.

Важно сохранить видимость, что он отказался сам.

Если же он согласен, то испрашивает мое разрешение в самой лаконичной и независимой форме:

— Идет?

Апрель. Почему я до сих пор ничего не сказал о той любви (ворчливой, нескладной, похожей на любовь

теленка, что, набегавшись за день, тыкается мордой в материнское вымя), которую Бруно по-прежнему питает к

Лоре? Ее ничуть не пошатнула наша с ним взаимная привязанность. С тех пор как Бруно понемногу начал

избавляться от своей застенчивости, правда пока еще intra muros 1, — как наша Джепи, которая лает лишь дома,

— в нем проснулся преобразователь.

Реформаторский дух живет и в Луизе, но он распространяется на обои, мебель, клумбы в саду, ширину

брюк, выбор какой-нибудь безделушки — словом, на все внешнее, на все то, что может привлечь взгляд. Ее

вкусы очень определенны, обходятся они очень дорого и к тому же слишком радикальны, чтобы их могла

принять Лора, которая, несомненно, отстала от жизни. Многое мог бы сделать Мишель, внушающий своей

тетке священный трепет (мне порой кажется — правда, я об этом никогда не говорил, — именно то, что я

породил этого орла, высоко вознесшегося на своих крыльях, со злыми и острыми, как у всех орлов, когтями,

заставляет Лору относиться ко мне почти с таким же благоговением, как и к Всевышнему, творцу всего живого)

… Но Мишеля наш дом интересует постольку поскольку: пусть пока в нем остается все по-старому, позже он

все это перечеркнет, так же как его жизненные успехи перечеркнут то, чего добился я сам. Однако Бруно,

который еще ничего не достиг в жизни, на которого до сих пор в семье ласково смотрят как на маленького, мой

Бруно, любимый, дорогой мальчуган, словно законсервированный в сиропе, до сих пор имел только право на

нашу любовь, но не имел права голоса.

1 Дома (лат.).

Но вот пришло и его время. Теперь Бруно без пяти минут бакалавр. Я уже говорил вам: теперь и он что-

то значит в жизни. Ему исполнилось семнадцать, идет восемнадцатый год, то есть скоро наступит тот возраст,

когда перед лицом закона мальчики становятся взрослыми и могут получить даже водительские права. Слух

Лоры оказался более чутким к этим переменам, и не мудрено: ведь его реформаторский пыл направлен почти

полностью на тетку. Он никогда не делает Лоре замечаний (он скорее начал бы петь ей дифирамбы, как в былые

времена Мамуля). Но он далек и от того, чтобы слагать сонеты в честь прекрасной дамы, чьим Петраркой я не

пожелал стать. Его стремление изменить жизнь Лоры проявляется повседневно, на каждом шагу. Война

косынкам, война фартукам, война ecce ancilla 1. Он идет на кухню и начинает убеждать Лору, что все давно уже

переделано, что она сама придумывает себе работу, что она не может сидеть сложа руки — это превращается у

нее в манию; он тащит ее в гостиную, усаживает в кресло.

— Вот посиди просто так! Хоть минутку! Ну можешь ты это сделать ради меня?

Мы о чем-то спорим, а Лора слушает, слегка покачивая головой, в этом заключается все ее участие в

разговоре. Бруно перекидывает ей мяч:

— Ну а ты что думаешь по этому поводу?

То, что думает Лора, никогда не бывает слишком передовым, но, впрочем, и не слишком отсталым.

Кажется, что читаешь книгу непризнанного автора. Книги сами не говорят, их нужно снимать с полки.

Май. Меня коснулась лишь одна реформа: теперь я только президент содружества, называемого семьей, в

котором Бруно — последняя область, достигшая автономии. Тут вопрос принципа, который позволяет им

мириться с необходимостью выражать свои верноподданнические чувства, получать субсидии, считаться с

домом — этой базой, где еще бодрствуют вооруженные силы. Бруно, который ни за что на свете не признался

бы, что его не так уж манит свобода, пользуется ею очень умеренно. Это для него своего рода тренировка, не

всегда такая уж приятная, похожая на утреннюю зарядку, которой он предпочитает заниматься один. Он делает

для себя открытие, что, если раньше дети трепетали перед своими родителями, теперь им приходится трепетать