Кого я смею любить. Ради сына

колесах. Так, в это утро, хорошо выспавшись и встав со свежей головой, она сказала вдруг, без всякого

предисловия, энергично помешивая ложечкой свой приторный кофе с молоком:

— Вы хорошо сделали, что отправили Бруно к этим Броунам или Кроунам — не знаю, как их там зовут.

Вы все время держите его взаперти, как когда-то вас держала ваша мать.

Она замолчала, шумно отхлебнула несколько глотков и тут же добавила, перехватив мой недовольный

взгляд:

— Ладно, ладно, не злитесь, вы само совершенство, вы не терпите, когда задевают вашу дорогую

мамочку. Впрочем, я не спорю, наше с вами время было временем протектората. Но сегодня и колонии и дети…

Я невольно выдал себя:

— Вам-то легко говорить — Лора осталась при вас.

— Вот уж сказал, — развеселившись, воскликнула Мамуля. — Кто-кто, а я тут ни при чем!

Но я уже не слушал ее. Я думал: “Это испытание. За время нашей разлуки Бруно либо совсем

растеряется, либо поверит в свои силы. Странно, но я одновременно желаю и того, и другого”. В это время из

городка в своем шуршащем плаще вернулась Лора. Она встретила на дороге почтальона и теперь протягивала

мне конверт, с которого холодно улыбалась Елизавета II; когда я поспешно распечатал его, оттуда выпало два

коротеньких письма: одно от Мишеля, содержавшее сдержанно-оптимистический отчет, второе, почти столь же

короткое, от Бруно:

“Michel does not allow me to write in French, Papa. I do not object. However, in spite of my accent, I am not as

drowned up as you might think. I can manage.

Nothing special to tell you. Louise sent me a postcard from Saint-Brevin. Xavier another one from Argenti'eres

where hi is camping. I also received your two letters, the second one with tax: you probably forgot that Nottingham was

in England.

The day before yesterday we went to Sheffield and saw a cricket matsh. To-morrow we are going to Coventry. I

am a bit surprised by the Crownd. Not as you might believe: the girl is not meagre, the food is good enough, the father

is quite an axpensive man. It is true that he was born in Malta.

With special permission and because it will keep you warmer, it’s in French…1 целую тебя”.

Подпись без росчерка: Бруно не возгордился. Но из письма невозможно было узнать главное. Я стал

ждать других писем, они приходили не реже чем раз в неделю, но из них тоже ничего нельзя было понять. Я с

трудом дотянул до конца месяца, чуть ли не каждый день повторяя, что в такое дождливое лето можно было бы

спокойно сократить срок пребывания в Эмеронсе. И наконец тридцатого, так и не заехав, несмотря на свои

обещания, в Сен-Бревен, я вернулся в Париж, чтобы “вплотную заняться подготовкой к экзамену своего сына”.

На Северном вокзале он не спрыгнул с подножки вопреки моим ожиданиям. Он вышел, степенно

пропустив вперед двух молодых особ. За месяц отсутствия в Бруно не произошло никаких видимых перемен.

Он не привез с собой других сувениров, кроме галстука с эмблемой клуба — дар Дж.-Дж. Кроунда-младшего.

Подобно большинству школьников, он по-прежнему ходил вразвалку, той походкой, которую Луиза, большой

специалист в науке хождения, называла “утиной”. Но теперь у него появилась уверенность, придающая

легкость движениям диких уток, легкость, отличающая их от домашних уток, нескладно ковыляющих по грязи.

У моей перелетной птицы загорелся особый свет в глазах, с его языка, вероятно, готовы были слететь слова,

которые должны были подтвердить, что он наконец оторвался от своего родного пруда.

Но он держал при себе свои рассказы и всю дорогу от вокзала до дома был молчалив. Говорить пришлось

мне. Я заранее приготовил небольшую речь о необходимости все хорошенько заново повторить, ведь на карту

поставлено слишком многое, речь, которую я произнес почти механически, слегка видоизменив те наставления,

которые я в подобных случаях, не задумываясь, выкладываю родителям своих учеников. И в заключение сказал,

что мог бы сам позаниматься с ним. Он смутился, попытался удобнее поставить ноги, так как колени его уже

упирались в приборный щиток.

— Послушай, — ответил он наконец очень серьезно, — мне никак нельзя провалиться в октябре. Боюсь,