Кого я смею любить. Ради сына

Декабрь. Результаты произведенной им переоценки ценностей стали ощущаться все явственней. Мишель,

который с начала триместра заглядывал домой не больше двух раз, сегодня заполняет своей персоной всю нашу

гостиную; он в треуголке, подтянут, как всегда, и кажется еще выше от узкого красного канта на форменных

брюках. Он явился в сопровождении таких же высоких и стройных, как он, юношей со шпагами на боку.

Мишель извиняется за скромность нашего жилища. Он идет на кухню поцеловать Лору, но, стыдясь ее

неизменного фартука, не решается пригласить свою тетку в гостиную и представить ей своих друзей, а

преклоняющаяся перед старшим племянником Лора, которую он мог легко осчастливить, дав ей возможность

сыграть роль матери Гракхов, сама не осмеливается выйти к нам. Меня душит ярость, но я не хочу устраивать

ему сцену. Я только весьма высокомерно держусь с ним и про себя думаю: “Он и вправду делает все от него

зависящее, чтоб я его любил меньше младшего брата”. Мишель куда-то очень спешит, он уже устремляется к

двери, но в эту минуту Бруно бросает ему с издевкой:

— Ты уже уходишь? Но тетя даже не успела начистить твои медяшки.

Мишель резко оборачивается, встречает мой взгляд, теряется и, наскоро откозыряв по-военному, выходит;

за ним по пятам, задыхаясь, бежит наша старая Джепи.

— Ну все-таки он и… — начинает Бруно.

Молчание. Спохватившись, он сдерживает уже готовое слететь с языка ругательство и, подыскивая более

мягкое выражение, произносит страшные слова:

— Можно подумать, что он в чужую семью попал.

Скоро придет очередь и Луизы, но пока она имеет над Бруно, как и надо всеми нами, нежную,

обволакивающую шелками власть. Однако вряд ли у него появятся на ее счет те же опасения, что и у Лоры.

— Это ее личное дело, — говорит Бруно, присутствующий при нашем разговоре.

Для него целомудрие сестры отнюдь не святая святых. Но если бы Луиза распорядилась собой слишком

глупо, он был бы шокирован — шокирован именно этой глупостью. Он спокойно смотрит на бушующий огонь:

саламандры чувствуют себя в нем превосходно: его, видимо, не слишком задевает и скрытность Луизы,

позволяющая ей вести двойную жизнь: одну, о которой мы ничего не знали, где-то вне дома, и другую — в

кругу своей семьи, где она оставалась все такой же ласковой, милой, обаятельной, правда, несколько пустоватой

и ленивой, но, в общем, славной девочкой; его не раздражает ее пристрастие окружать себя свитой молодых — а

иногда и не слишком молодых — людей, которые без конца торчат у нашего дома; его не раздражает и ее

привычка постоянно таскать с собой подруг — Мари Лебле, Одилию, какую-то Жермену или какую-нибудь

Бабетту. Нет, его выводят из себя ее интересы, ее стандартные вкусы: модный цвет, модная ткань, модная линия,

Брижит Бардо, Беттина, Маргарет, последний фильм, последняя песенка, последняя премьера (он еще готов

простить ей последнюю модель салона мод, а иногда и последнюю пластинку). Его начинает приводить в

ярость то, с какой легкостью Луиза позволяет ослеплять себя людям отнюдь не блестящим. Его возмущает

страсть Луизы ко всему показному, ко всему яркому, ее преклонение перед громкими именами, перед большими

числами, этот своеобразный гелиотропизм, который непреодолимо заставляет ее тянуться в сторону золотого

солнца Эльдорадо.

— Тряпки и деньги — вот все, что ей надо, — бросает он сквозь зубы.

Позже, когда он станет еще острее на язык и в нем разовьется унаследованный от Мамули вкус к

афоризмам (иногда притянутым за уши), он будет говорить:

— Моя сестра просто шелковая девушка.

Январь. Новогодний подарок мосье Астену от Бруно: книга “Современный отец семейства” в кожаном

переплете.

Подарок от него же тете: книга “Защищайтесь, мадам” в коленкоровом переплете.

Подарок от него же сестре: “Советы тетушки Жанны” без переплета.

Подарок от него же брату: “Вступительная речь маршала Жуэна при избрании его во Французскую

академию”.

Мы так и не добились от него никаких пояснений, он только посмеивался в ответ. Но мы подсчитали, что,

должно быть, несмотря на всю свою бережливость, а пожалуй, даже и скупость, он опустошил свою копилку.

Чуть не забыл сказать о подарке, который он сделал своей матери. Кроме дня поминовения усопших и

годовщины смерти Жизели, мы иногда (по настоянию Лоры) бывали на кладбище второго или третьего января.

Бруно, которому в октябре исполнилось семнадцать, неожиданно для нас принес на могилу своей матери

семнадцать гвоздик.

Февраль. Семнадцатого впервые в жизни я слышал, как мой сын рассуждал о девушке. Луиза

добродушно посмеивалась над своей подружкой Жерменой, которой стоит только познакомиться с мальчиком,

как она уже воображает, что он к ней неравнодушен.

— Вот как, — говорит Бруно, — значит, и я становлюсь съедобным. Честное слово, она в прошлый раз

смотрела на меня, как улитка на салат.