Кого я смею любить. Ради сына

она об этом. К сожалению, за свою жизнь я не сумел составить себе слишком хорошего мнения о женщинах. По

всей вероятности, Одилия была устойчивее своей кузины. Она принадлежала к той породе молоденьких

девушек, у которых хорошо развит инстинкт самосохранения и которые, несмотря на то что носят самые

вызывающие джинсы, берегут свою невинность. Но береженого Бог бережет. Ведь иногда от самой разумной

девушки можно ждать всяких неожиданностей, если в дело вмешается паучок, который в каждой из них плетет

паутину для ловли мужа.

Важно не только то, чтобы ничего не произошло; надо, чтобы никому и в голову не могло прийти, и в

первую очередь самой Одилии, что что-то вообще могло произойти. Не должно было остаться даже

воспоминания о каком-то флирте, которое могло бы разжечь первую ревность Бруно, что порою накладывает

отпечаток на всю жизнь человека. Я хорошо знал своего Мишеля. За день до его отъезда мы отправились с ним

в Ансени купить ему билет в спальный вагон. Когда мы вернулись, Бруно с Одилией были на террасе, к моему

счастью, вдвоем. Я кивнул в их сторону.

— Смотри-ка, и мы, никак, выходим на охоту, — сказал я со снисходительностью рассеянного человека,

который наконец что-то заметил.

Брови Мишеля полезли вверх. Но я тут же небрежно бросил:

— Охотник неказист, да и дичь ему под стать…

Блаженны тщеславные, ибо их притягивает лишь то, что сверкает!

Эффект превзошел все мои ожидания. В последний день Мишель вел себя очень сдержанно, даже

отчужденно. Расставание было довольно холодным, они простились быстро и даже сухо, именно так, как мне

этого и хотелось. У провансальского друга Мишеля были сестры, у сестер — подруги, и у всех у них — отцы,

связи и приданое. Одилии, видимо, нечего было рассчитывать на письма.

Оставшиеся дни каникул прошли очень спокойно, хотя и не принесли мне особых радостей. Бруно уже

привык чувствовать себя не тенью своего отца, а сыном, пользующимся полной свободой. Его нельзя было

назвать нелюдимым или мрачным юношей, и тем не менее он иногда целыми днями ездил один на велосипеде,

взятом у папаши Корнавеля, вдоль насыпи или по бесконечным, обсаженным живой изгородью проселочным

дорогам, которые спиралью поднимались по холмам. Однажды он поел неспелого винограда, еще покрытого

сульфатом, и у него разболелся живот. Были дни, когда он часами валялся на песке, следя, как играют на

поверхности реки кефали или как бакенщик, стоя в плоскодонке со стареньким задыхающимся мотором,

измеряет глубину фарватера. Я умиротворенно рыбачил, понемногу наполняя садок всякой мелочью, откуда

Лора время от времени извлекала какую-нибудь рыбу и несла на кухню.

Мы по-прежнему вели с Бруно долгие разговоры; как и раньше, он старался втянуть в них свою тетку.

Мы обсудили его будущее и договорились без особого энтузиазма с той и другой стороны, что окончательное

решение можно будет принять позднее, а пока что он поступит на юридический факультет. Иногда разговор

касался его друзей и подруг, и сдержанность, с которой он говорил о них, успокаивала меня. Он, казалось, почти

не чувствовал их отсутствия. Правда, он сказал разок- другой:

Вроде чего-то не хватает…

Однажды я ввернул к слову что-то не очень лестное в адрес Мари. Он ничего не ответил, но

снисходительно улыбнулся, как улыбаются, слушая безнадежно отставших от жизни людей. Как-то Лора

произнесла имя Одилии. Я многозначительно промолчал. Но наивная Лора не унималась, ее удивляло, что

Одилия до сих пор не написала ни строчки благодарности. Я сказал:

— Какое это имеет значение?.. Попутного ей ветра!

Бруно странно взглянул на меня, но даже и бровью не повел.

К концу августа на квадрате с вытоптанной травой, на том месте, где стояли палатки, вырос дикий овес и

заячья капуста. Бруно повеселел, поправился на килограмм, стал совсем коричневым от загара, и мне казалось,

что он по-прежнему откровенен со мной. Я уже решил, что снова взял его в руки. Но тут вдруг двадцать

восьмого августа его бабушка упала с кресла, сломав кисть руки, и нам пришлось раньше, чем мы

предполагали, вернуться в Шелль.

Г Л А В А X X

Мадам Омбур поправилась и чувствовала себя вполне прилично для своего возраста. Конец года прошел

у нас более или менее гладко. Бруно из школьника превратился в студента, он воспринял эту перемену как некое

продвижение вперед. Занимался он без особого увлечения, но новизна университетской жизни захватила его. У

него появились новые друзья, на этот раз его собственные: студенты и студентки юридического факультета, о

которых он отзывался дружелюбно, однако мой обостренный слух не улавливал в его словах излишней теплоты.

Бруно тоже стремился к независимости, но поведение его было именно таким, о каком в глубине души

только могут мечтать все родители: оно совсем не походило на поведение моих старших детей. Независимость