Кого я смею любить. Ради сына

кладбище, и садится.

— Мы ошеломлены, — говорит он, опускает перчатки в шляпу, а шляпу ставит на колено.

Мадам Лебле тяжело вздыхает, ее выцветшие, желтоватые глазки с острыми черными зрачками,

напоминающими грифель на неотточенном конце карандаша, так и шарят по комнате. Мосье Лебле продолжает:

— Когда я думаю о том, что случилось…

Он, видимо, считает своим долгом сделать торжественное вступление. Я уже успел прийти в себя, и меня

его уловки почти забавляют. В подобных ситуациях отец юноши чувствует себя более уверенно, поскольку в

глазах окружающих (спрашивается, почему?) обесчещенной считается только девушка. Как ужасно сознавать,

стонет мосье Лебле, что, прожив в этих местах двадцать лет, ничем не запятнав своего доброго имени,

напротив, столько сделав для Шелля (ведь мои труды, посвященные каменным орудиям доисторического

человека так называемого Шелльского периода, приобрели такую известность), я вдруг стал объектом сплетен и

пересудов. Я понимающе киваю головой, а сам поглядываю на фиолетовую ленточку на отвороте его пиджака,

— мне не удалось заслужить такой за двадцать лет своей педагогической деятельности. Наконец мы доходим до

того, что пришлось пережить несчастному отцу, когда он узнал, что его дочь — всему Шеллю она известна как

очень серьезная девочка — позволила себя соблазнить юноше, от которого меньше всего можно было ожидать

подобной низости. На мой взгляд, виноваты были оба. Но в глазах этого человека, который не преминул бы

обозвать шлюхой согрешившую дочь соседки, его собственная дочь могла быть только несчастной жертвой, а

сам он, видимо, чувствовал себя борцом за справедливость, разоблачающим коварного совратителя. Вот почему

так пронзает меня его взор. Мадам Лебле шмыгает носом, она по крайней мере искренна в своем горе. А я

думаю: “Почему убитые горем люди становятся смешными, как только начинают предъявлять какие-то

требования?” Мосье Лебле продолжает: он не может простить Бруно, но и не хочет взваливать на него всю вину.

Он хотел бы только сказать о тех, кто своим пагубным примером… а такие есть в каждой семье…

— Теперь уже поздно обвинять кого-то, — прерывает его жена.

Мосье Лебле сбавляет тон, требует как можно скорее поженить детей и, когда это станет необходимым,

отправить Одилию куда-нибудь в провинцию, где бы она родила ребенка, не привлекая к себе внимания, и

прожила бы там некоторый срок, достаточный для того, чтобы сбить всех с толку.

— У вас, кажется, имеется небольшой дом неподалеку от Анетца?

— Да, он принадлежит моему сыну, — отвечаю я, стараясь поднять акции Бруно как владельца

недвижимости.

— Да, знаю, третья часть дома, — уточняет мосье Лебле.

Отсылать Одилию в Эмеронс мне кажется излишним. Надо уметь отвечать за свои поступки, и подобные

предосторожности могут только вызвать насмешки, ничего не изменив в актах гражданского состояния, где

будет сказано, что вы родились полгода спустя после свадьбы ваших родителей. Теперь мы, очевидно,

приближаемся к самому животрепещущему вопросу, к вопросу об устройстве детей, о квартире, о средствах. In

the end all passions turn to money 1.

— Они ни о чем не подумали, нам придется подумать за них, — продолжал мосье Лебле. — Скажу вам

откровенно, что сорок тысяч франков в месяц для молодой четы, у которой вот-вот появится ребенок, кажутся

мне суммой более чем скромной. Должен вам также сказать, что в настоящее время я вряд ли смогу оказать им

существенную помощь.

— Пусть это вас не волнует, я помогу им, — говорит мосье Астен.

— Я бы охотно приютил их у себя, если б не наша теснота, ведь у Одилии еще две младшие сестренки.

Но, может быть, мадемуазель Лора могла бы уступить им второй этаж, ведь она теперь одна в таком большом

доме.

— Лора бедна. Этот дом — все, что у нее осталось. Детям пришлось бы платить ей за квартиру.

— Я иначе и не мыслю.

— В моем доме им ничего не придется платить. И не надо будет покупать обстановку.

Мосье Лебле мнется, переставляет шляпу с одного колена на другое и наконец говорит:

— Извините меня, мосье Астен, если в разговоре с вами я буду так же чистосердечен и прям, как и в

своих делах. Сейчас речь идет не о временном решении вопроса, а о будущем наших детей. С какой бы

почтительностью и любовью ни относились они к родителям, им все равно захочется самостоятельности. Кроме

того, не дай Бог, что случится, и встанет вопрос о наследстве, — мы должны все предусмотреть, ведь у детей

нет никаких прав на этот дом.

— Мы можем составить арендный договор.

Супруги Лебле переглядываются. Может быть, я сказал какую-то глупость? Мосье Лебле, быстро мигая,

поспешно возражает:

1 В конце концов, все страсти сводятся к деньгам (англ.).

— Но ваши старшие дети…

Практически они устроены… Что же касается будущего раздела наследства — надо действительно все

предусмотреть, — допустим, что этот дом останется за Бруно, а Эмеронс и дом Лоры разделят между собой

Мишель и Луиза.