Кого я смею любить. Ради сына

вознамерилась взять меня измором. Ее нельзя было упрекнуть в непоследовательности, она решила

облагодетельствовать меня обеими своими дочерьми, причем младшая в ее представлении должна была

искупить грехи старшей; она беспрестанно докучала мне, искала случая завести об этом разговор. Иногда, как

бы в шутку, раскрыв какой-нибудь иллюстрированный еженедельник и увидев на снимке хорошеньких

манекенщиц, демонстрирующих модели, она восклицала:

— Я так и представляю себе Даниэля, отданного на растерзание этим львицам. Ни одной из них не

посчастливилось бы женить его на себе.

Серьезный разговор удавался ей гораздо хуже. Мамуля пускала в ход свои голосовые связки, начинала

глубокомысленно покашливать, услышав, что кто-то женился во второй раз.

— Что там ни говори, а он поторопился! А впрочем, когда у человека дети и он встречает девушку,

которая готова заменить им мать, нельзя упускать такую возможность, нужно создать детям нормальную семью.

Однако излюбленным ее методом было, ни к кому непосредственно не обращаясь, петь хвалу Лоре —

обычно в ее отсутствие, но нередко в присутствии детей. Лора — наше сокровище, наша жемчужина

(подразумевалось, что ей не хватает лишь золотой оправы — обручального кольца). Лора, добротой которой мы

злоупотребляем вот уже скоро десять лет, Лора которая могла бы… Лора, которая должна бы… Лора, бедная

девочка, которой только ее преданность семье мешает нас покинуть. В общем, все это было шито белыми

нитками: настоящая провокация. Она, захлебываясь, расхваливала свою дочь. Я вежливо выслушивал ее. Я

оставался непроницаем, хотя меня самого удручало и то, что мне приходилось ее разочаровывать, и то, что по ее

милости я вынужден был играть столь незавидную роль. Но поскольку я с самого начала согласился с тем, как

сложился наш быт; поскольку пословица: “Кто молчит — не спорит” на самом деле означает: “А кто спорит —

не молчит”; и, наконец, поскольку я не мог найти Лоре замену и не отказывался от ее помощи, стараясь

отплатить ей мелкими знаками внимания, которые каждый раз превратно истолковывались, — Мамуля не

теряла надежды и при каждом удобном случае вновь начинала плести свои сети.

Лишь однажды она на минуту потеряла терпение, когда я чуть было не сказал ей окончательное “нет”.

Перед тем я провел два часа у Мари в Вильмомбле, выпил чашку плохо заваренного чая с черствым печеньем,

каким могут угостить вас лишь в холостяцких домах, но зато насладился остроумной болтовней — лакомым

блюдом интеллигентов, — на которую у Лоры нет времени. С “Франс-суар” под мышкой я спешил домой, почти

уверенный в том, что свояченица, которой известно мое расписание, обо всем догадалась и теперь весь вечер я

буду видеть перед собой ее каменное лицо. Шел я, конечно, по своей стороне улицы — по “папиной” стороне,

надеясь избежать встречи с Мамулей, которая уже с июня окопалась на летнем наблюдательном пункте у

открытого окна.

Напрасный труд! Приподнявшись на руках, она выглядывала из-за горшков с ощетинившимися

кактусами, не спуская глаз с улицы.

— Даниэль, — окликнула она меня, — не дадите ли вы мне вашу газету?

Всего не предугадаешь. Не следовало мне покупать газету. Я перешел улицу. Мамуля выхватила у меня

“Франс-суар”, но даже не развернула ее. Величественно восседая в своем кресле, она, согнав с колен кота, для

пущей торжественности скрестила на груди руки и слегка приподняла плечи, от чего собралась складками

дряблая кожа на ее шее.

— Я рада, что перехватила вас, — заговорила эта почтенная прародительница Омбуров, слегка сюсюкая

из-за мятной конфеты, которую она, как всегда, сосала. — Мне надо с вами поговорить. Разве вы не видите, что

Лора так больше не может?

Мне сразу стало страшно. Неужели сейчас последует решительное объяснение? Ведь эти слова, эти

самые слова я уже слышал от нее несколько лет назад. Но тогда речь шла о Жизели, о моей жене, которую

необходимо было удержать. Но я вовсе не собирался удерживать Лору.

— Если она больше не может, пусть отдохнет! Мы как-нибудь справимся, — ответил я глухо.

— Вы же прекрасно понимаете, что речь идет совсем не об этом, — воскликнула мадам Омбур с

раздражением, чуть ли не возмущенно. — Уходит время, уходит молодость. Она совсем истерзалась.

— Мы сделали все, что могли, чтобы выдать ее замуж.

— Все, что вы могли, действительно!

Действительно, все, что я мог. Разве не пытался я несколько раз подыскать ей приличную партию? Да вот

совсем еще недавно я пригласил в дом одного из своих коллег, однако Мамуля так громко вздыхала, так ехидно

улыбалась, что мне потом пришлось извиняться перед беднягой. Слова тещи задели меня, ведь Лора и впрямь

из-за моей семьи теряла и время и молодость, а я — хоть и с ее согласия — злоупотреблял ее добротой; мне

стоило большого труда удержаться и не крикнуть: “Весьма сожалею. Но если вы считаете, что в порядочных