Кока

– Лучше говорить, что бутылка разбилась, – предложил кто-то, но на него шикнули: опера не идиоты, понимают, что бутылка не живая, прыгать сама от лица до задницы не может, да и нет в тюрьме стеклянных бутылок (этого правила вертухаи придерживались строго, после того как широкой “розочкой”, обломком банки из-под огурцов, были зарезаны два зэка и ранен вертухай).

Из коридора тем временем зазвучало транзисторное новогоднее пипиканье, отсчёт секунд до заветной полуночи:

– Десять!.. Девять!.. Восемь!.. Семь!.. Шесть!.. Пять!..

И вся тюрьма вторила грохотом и эхом, а ровно в двенадцать заколотила кружками и мисками по дверям, стоякам, батареям, трубам.

Под этот адский грохот в камеру ввалились красный распухший Сало с бородой, надетой наоборот (борода висела сзади, на спине), и длинный Харя, в порванной юбочке, с кружкой в руке кланяясь во все стороны.

– С Новым годом, жулики, бандиты, аферисты, воры! Размножайтесь! Родитесь! Сидите! Без вас нам не жизнь! Салям!

– Сало, одного надо на больничку отправить! По пьянке на гвоздь напоролся, – прокричал сквозь шум Замбахо, но Сало отмахнулся:

– Хули там гвоздь!.. Гуляй, Вася!.. Больничка закрыта. Докторша бухая с утра. Завтра! Веселись, народ зэчный, но чтоб без месилова!

Проделав круг по камере, не обращая внимания на кавардак (кровь успели замыть), пупкари удалились поздравлять другие хаты, а Замбахо поручил Тёще и Трюфелю перебинтовать Лому лицо и задницу и дать снотворное – пусть спит. На замечание Коки, что снотворное на алкоголь может плохо кончиться, пожал плечами:

– Ай дарди, ам чем пехебс![200] Пусть кончится! Не видишь, что за пассажир? Он и в зонах на наших бросаться будет! Лучше его здесь, на месте, вырубить!

Кока возразил:

– Зачем поднимать шум? Начнётся следствие, кто убил, почему. Хабу повяжут, срок добавят. Лома его судьба и так найдёт в зоне, там и не такие, как Хаба, сидят. Надо будет – уберут, нам зачем такой порожняковый переполох? – Что вызвало у Замбахо улыбку:

– В зонах!.. Сидят!.. Ты откуда знаешь, как там, на зонах? Но думаешь правильно, по понятиям!

Сам Хаба залез на верхние нары, предварительно согнув и кинув в мусорное ведро ложку-заточку с кровью.

Позвав Гагика, Замбахо дал ему задание вызвать завтра врача для Лома: с задницей его поганой ничего не случится, там один жир, крови почти нет, а на лице лучше зашить.

– Если что, скажешь врачихе, что бутылка с полки упала, по лицу попала.

– А в жоп как влетелся этот бутылька, балик-джан? Что сказать – космический бутылька, эли? – сопротивлялся Гагик неприятному заданию, но Замбахо отрезал:

– Что хочешь говори, Робинзонович, но чтоб всё тихо было!

Гагик предложил, чтобы не поднимать шума, дать вертухаям бабки: пусть они принесут йод, мазь какую-нибудь.

– Какую мазь? Ему надо морду зашить! – возразил Замбахо, а Кока заметил, что если бабки давать, то лучше прямо докторше, долларов сто.

– Сто – много, бана, полтиннику хватит, ба вонц, – сопротивлялся Гагик, но Замбахо приказал:

– Нет, дай сто. Так вернее.

Али-Наждак начал собирать со стола остатки неудачного пиршества. Хаба наверху молчал. Рудь поглядывал сверху, как Тёща с Трюфелем и Гольфом кое-как, полотенцами, перевязывают бормочущего в водочном угаре Лома. Придурок делал вид, что убирает, а сам незаметно подъедал остатки с пола, не забывая запускать пятерню в сладкое месиво торта и облизывать паучьи пальцы.

Вдруг Рудь воскликнул:

– Придурок шматок щоки поив! Думав, ковбаса! Клянуся, сам бачив! Ось погань квёла!

Придурок отбежал в паршивый угол. Видя, что Рудь собирается спрыгнуть с нар и навалять ему, Кока попросил его сейчас этого не делать – и так переполох, пусть придурок сначала хату как следует уберёт, а разборки потом. Сожрал кусок щеки – ну и чёрт с ним! На здоровье! Был чушкарём – стал людоедом.

Наконец всё кое-как улеглось. Лом вырубился. Тёща и Трюфель раскладывали по ячейкам то, что слетело из “телевизора”. Придурок отскребал торт от пола. Кока с Замбахо оказались вдвоём за столом.

– Да, неудачно встретили… Теперь весь год таким будет! – с сожалением сказал Кока.

Замбахо налил две стопки.

– Главное, сам знаешь, не Новый год! На него всегда пьянки и драки случались. Главное – Бедоба, день Судьбы, второе января! Его мы уж точно проведём тихо-мирно!

И правда – второе января прошло тихо и благостно: Замбахо запретил в этот день ругаться, играть на деньги, говорить про плохое, жаловаться и ныть. Называя себя дымнадзором, гонял зэков курить к окну, хотя какое отношение сигаретный дым имеет к судьбе, не объяснял. Но к Кокиной судьбе дым уж точно имел отношение, да ещё какое!.. Гашиша без дыма не бывает!.. И впору было приговаривать вслед за немногословным Али-Наждаком: “Машаллах, выживем!” – на что Хаба отвечал: “Должны, храни тебя аллах!”

А тюрьма всю новогоднюю ночь гудела до тех пор, пока ОМОН, сам в дупель пьяный, не прошёлся по этажам, приказывая всем спать:

– Новый год закончен, придурки! Всем на боковую, дрыхнуть!

Последнее, что услышал Кока, были гнусавые слова Лебского:

– Новое станет старым, а старое – новым! – но понять их не было сил.