Кока

– А, ты… А я вот… Да… Пить больше не могу… Побили, а я только хорошее хотел… Только руку протянул – зарядили в торец! – И у него потекли пьяные слёзы. – Эх! Переступил черту – сам чёртом стал… Моя прокажённая совесть…

Больше Кока его не видел.

Кока поведал о своих заботах Замбахо. Тот успокоил: раз все родные знают, то обязательно что-нибудь сделают, найдут лазейки и тропинки, хотя, конечно, полкило гашиша – веский аргумент в любом разговоре.

– А знаешь, я однажды двадцать кило дури видел! В двух сумках упакованы! По молодости с твоим кентом, Сатаной, вместе одно дельце провернули. Мы же в одном убане выросли, на Пекина, с детства знакомы. Он парень крутой и дерзкий, момавали курди[202]. Один раз меня в дело взял, осетинских барыг бомбить…

И Замбахо рассказал. Тогда у Сатаны была зелёная “Нива”. Он на ней по своим делам поехал в Орджо[203], там в ресторане случайно познакомился с двумя выпившими осетинами и в шутку предложил им свою машину в обмен на дурь: мол, сменяемся, вы шмаль, двадцать кило, мне в Тбилиси прибуксуйте, а на “Ниве” уезжайте, там же куплю-продажу оформим. А те болваны не поняли, что шутка, возьми да сделай! Приехали в Тбилиси на поездах, через море. Сатана встретил их честь по чести, повёл в ресторан, потом поселил у своей тётки Зейнаб, оставил “Ниву” во дворе – мол, тут ваша “Нива”, не беспокойтесь, а сам с дурью, их паспортами, правами и ключами от “Нивы” свалил: сейчас, мол, в инспекцию поеду, машину на вас перелицую, через час вернусь, отдам ключи и в ресторан пойдём, обмывать!.. Да… Нету час, нету два… Нету день, нету два… Барыги начали хипеж – где Сатана?.. По двору слоняются, в “Ниву” тычутся, с тётей Зейнаб лаются, чай через силу пьют и в нарды до одури играют. И Сатана на соседней улице тоже у друзей чай пьёт, дурь шмалит и в нарды режется. На третий день Сатана переодевает его, Замбахо, и Лашу Большого в ментовскую форму, сажает в милицейскую “канарейку”, даёт волыны и посылает, чтобы они ишаков-осетин прогнали…

– А Лаше шла ментовская форма! Чистый полковник! Ещё два дедушкиных ордена нацепил! Где Сатана форму достал, у кого “канарейку” одолжил – неизвестно. Мы подъехали с мигалками и сиреной. Тётя Зейнаб нас не узнала, думала, настоящие менты. Жалуется: какие-то незнакомые люди живут уже три дня, нашего языка не понимают, кто такие, зачем, почему, откуда, куда, хай-пай, туда-сюда! Осетины жмутся, правду сказать не могут, повторяют как бараны: Сатана да Сатана! “Нива” да “Нива”! А, кричит Лаша Большой, не тот ли это Сатана, которого мы вчера с двумя сумками дури поймали? А вы, значит, барыги проклятые, тонну наркотиков привезли? А ну, руки вверх! Лицом к стене!.. Осетины от страха чуть не блеванули, икают, лопочут что-то, заикаются. Лаша их трясёт, шмонает, грозит по рации подмогу вызвать. Обыскали дураков, забрали у них последние бабки и часы. Протокол задержания составили, в “канарейку” посадили и откантовали на автовокзал в Ортачала, откуда рейсовые автобусы на Северный Кавказ ходят. Посадили в автобус и на прощание пригрозили: мол, дело откроем, если они нам через неделю не привезут отступного двадцать тысяч зелени – их паспорта и протоколы обыска у нас!

– Неужели привезли бабки? – восхитился Кока ювелирности кидняка.

– Да нет, куда там! Ох, и тупые козлы эти осетины! Ещё бунтовать вздумали, бараны! Правду люди говорят: пусти вошь себе на ногу – она скоро на голове у тебя окажется…

– А с дурью что случилось?

– Сатана сдал оптом барыге, Рублёвке с Авлабара, себе оставили на обкурку пару кило. И поехали втроём в Дагомыс гулять, оттяг был куражный, а потом ещё год задарма ту дурь курили, у барыги на хвосте сидели. Да, такую делюгу провернули! Вспомнить приятно!

В один из пасмурных слезливых дней, когда даже на прогулку выходить неохота, Моська Понос крикнул в кормушку:

– Гарми… Гамре… Чтоб тебя!.. Налегке! На выводку!

– Куда? – лениво спросил Кока. – Если ко врачу – у меня уже ничего не болит. Я врача два дня назад вызывал…

– Меньше болтай, хрюкосос! – загремел ключами Моська, а Замбахо тихо пояснил:

– На выводку – значит в управление повезут, на допрос или очняк…

Внизу, в приёмном покое, солдаты нацепили на него наручники.

– На расстрел ведёте? – попробовал пошутить Кока, но прыщавый солдат шуток не понимал, ткнул дулом в спину:

– Иди, не то прикончу! Житья от вас нет!

В наручниках не поспоришь. Коку сунули в “конверт”, набили машину людьми, поехали.

В управление вошёл, как в знакомое место. Вот и Семёныч. И лук с чесноком и водкой не перевелись в его сторожке, как и япона мать. И в коридорах та же вонь, что и в тюрьме: смесь сырости, дыма, пота, капусты, хлорки.

Около часа он был в КПЗ один. Размышлял, зачем его вызвали. И недоброе кружилось над ним: а затем, чтобы новую статью, до пятнадцати, впаять! Зачем ещё? Или свидание? С адвокатом? С мамой?

Потом привели зашуганного юношу с длинными патлами, тот застыл у двери.

– Здрасьте!

– Забор покрасьте! – привычно отозвался Кока. – Садись!

Парень залетел с тремя мастырками, и теперь, по его мнению, ему грозит штраф или год заключения.