Коко

Мэгги рухнула на сиденье. Через некоторое время осознала, что вся дрожит. «Он убил его», – напомнила она самой себе. Когда она повторила эти слова, несколько сидевших рядом человек поднялись со своих мест и перешли в другой конец вагона. Мэгги сейчас казалось, что то, что убило ее любимого и преследовало ее до станции, – не человек, а некая сверхъестественная сила, ухмыляющаяся злобная тварь, способная изменять свою форму и становиться невидимой. Единственным доказательством человеческой сущности твари был звук, с которым горшок встретился с ее головой, и как она растянулась, рухнув на стеклянный столик Пумо. Волна тошноты и неверия в случившееся охватила Мэгги, и она разрыдалась. Тыльной стороной ладони смахивая слезы, она наклонилась и посмотрела на свои туфли. Крови не было даже на подошвах. Ее снова передернуло; она проревела весь остаток долгой дороги к центру города. Слезы безудержно текли по ее лицу, когда она пересаживалась с поезда на поезд. Она чувствовала себя как побитое животное, возвращающееся домой. Порой она вскрикивала в те моменты, когда ей казалось, что она мельком увидела сумасшедшего призрачного убийцу Тины, крадущегося за спинами людей, держащихся за ременные петли в вагоне, но когда люди расступались или уходили, выяснялось, что никто за ними не прятался: серая тень таяла снова.

На Сто двадцать пятой улице она сбежала вниз по ступенькам, прижимая руки к груди, чтобы хоть чуть-чуть согреться. «Вот сейчас, – подумала она, – слезы замерзнут, и лицо покроет ледяная маска».

Она распахнула двери помещения на первом этаже, где находилась церковь генерала, и скользнула внутрь так тихо, как только могла. Тепло и аромат горящих свечей мгновенно окутали ее, и она едва не лишилась чувств. Генералова паства спокойно и солидно сидела на стульях. Мэгги остановилась у входа: вся дрожа и обхватив себя руками, она не знала, что делать дальше. Очутившись здесь, она даже не понимала, зачем вернулась в крохотную, залитую светом свечей церковь. Слезы катились по ее лицу. Генерал наконец заметил Мэгги и приподнял бровь с добрым вопросительным, не без доли тревоги, взглядом. «Он не знает… – подумала Мэгги, по-прежнему обнимая себя руками, дрожа и беззвучно плача. – Как же он может не знать?» В этот момент Мэгги, словно очнувшись, осознала, что там, в своей квартире, все еще сидит на стуле мертвый Тина Пумо, и никто, кроме нее и убийцы, об этом не знает. Надо звонить в полицию.

9

В половине первого ночи, еще не зная об этих событиях, которые вскорости приведут его обратно в Нью-Йорк, Майкл Пул уже второй раз за день вышел из Банг Лук – переулка, в котором располагались цветочный рынок и комнаты Тима Андерхилла, – и повернул на север по Чароен-Крунг-роуд. Улицы казались перегруженными еще больше, чем накануне вечером, и при нормальных обстоятельствах даже такой горячий энтузиаст пеших прогулок, как доктор Пул, вне всякого сомнения подошел бы к проезжей части, поднял руку и сел бы в первую остановившуюся перед ним машину такси. Влажная жара все еще владела городом, его гостиница была в двух-трех милях, а Бангкок не слишком подходил для долгих пеших прогулок. Но эти обстоятельства никак не назовешь нормальными, к тому же доктору Пулу никогда не приходило в голову запереть себя в машине по пути в свою постель. В любом случае, ложиться спать он не спешил – он знал, что уснуть не сможет. Он только что провел чуть больше семи часов с Тимоти Андерхиллом, и ему необходимо было время как на то, чтобы подумать, так и на то, чтобы просто прогуляться, ни о чем не думая. По большому счету, за эти семь часов мало что произошло: двое мужчин разговаривали за напитками на террасе; продолжая разговаривать, они отправились на тук-туке в «Золотой дракон» на Сухумвит-роуд, отведали превосходной китайской стряпни, продолжая беседу; на другом тук-туке вернулись в маленькую комнату над «Джимми Сиамом» и все говорили, говорили, говорили. Вот и сейчас голос Тима Андерхилла все еще звучал в ушах Майкла Пула: ему даже казалось, будто он шагает в такт словам во фразах, произносимых этим голосом.

Андерхилл был замечательным. Замечательным человеком с ужасной жизнью, замечательным человеком с ужасными привычками. Он был ужасен и в то же время – удивителен и прекрасен. (За эти семь часов Майкл выпил больше, чем обычно, но алкоголь только воодушевил и согрел его, лишь немного сбив с толку.) Пул чувствовал, что он тронут, потрясен, даже в каком-то смысле благоговеет перед своим старым товарищем – благоговеет перед тем, чем тот рисковал и что преодолел. Но более того, Андерхилл его убедил. Было абсолютно ясно, что Тим Андерхилл – не Коко. Весь их разговор подтверждал то, что почувствовал Пул на террасе, услышав первые слова Андерхилла.