Коко

Несмотря на все потрясения своей жизни, Тим Андерхилл практически не переставал думать о Коко, размышляя и удивляясь этой фигуре анархичной мести: он не только опередил в решении этой проблемы Гарри Биверса, но и конкретно разъяснил поверхностность методов Биверса. Пул брел на север по темному бурлящему городу, со всех сторон окруженный спешащими равнодушными людьми, и чувствовал, насколько он согласен с Андерхиллом. Восемь часов назад доктор Пул шел по шаткому мосту и чувствовал, что идет на новый компромисс со своей профессией, своим браком и, прежде всего, смертью. Это было почти так, как если бы он наконец взглянул на смерть с достаточным уважением, чтобы постичь ее. Он стоял перед ней с открытым сердцем, распахнув душу, – совсем не «по-докторски». Благоговение и ужас были необходимы – такие мгновения восторженного осмысления со временем меркнут, оставляя лишь чистые капли «перегонки» воспоминаний, но Пул помнил резкий, злой, отчетливый вкус реальности и свою покорность перед ней. Что убедило его в невиновности Андерхилла, так это ощущение, что в течение многих лет, в книге за книгой, Андерхилл по сути перелезал через перила и преодолевал ручей. Он распахнул свою душу. Он сделал все возможное, чтобы взлететь, и Коко фактически подарил ему крылья.

Андерхилл летел столько, сколько хватило сил, и если бы он потерпел катастрофу, то жесткая посадка могла бы стать лишь одним из последствий полета. Пьянство и наркотики, все его эксцессы – все это было не для того, чтобы продлить полет, как тотчас предположили бы Биверс и ему подобные, а для того, чтобы притупить боль и отвлечь человека, который зашел так далеко, как только смог, и все равно потерпел неудачу, не долетел. Андерхилл зашел дальше, чем доктор Пул: Майкл использовал свои разум, память и любовь к Стейси Тэлбот, бережно обернувшей, словно слой бинтов, его старую любовь к Робби, – Андерхилл же до последней капли использовал свое воображение, а воображение было его всем.

Это, как и многое другое, выплеснулось на террасе, во время их ужина в шумном, праздничном огромном китайском ресторане и в немыслимом беспорядке маленькой квартиры Андерхилла. Тим рассказывал о себе, не соблюдая никакой хронологии, и печальные подробности жизни писателя зачастую уводили мысли Пумо от Коко. Жизнь Тима напоминала череду лавин. В настоящее время, однако, он жил в спокойствии и делал все возможное, чтобы снова начать работать.

– Знаешь, это как учиться ходить заново, – признался он Майклу. – Я спотыкался, падал… Мышцы ныли, и казалось, все тело работает не так, как надо. В течение восьми месяцев если я, прокорпев шесть часов, писал хотя бы один абзац, я считал, что день задался.

Он написал странную повесть под названием «Голубая роза». Он написал еще более странную повесть под названием «Можжевельник». Сейчас он писал диалоги с самим собой, вопросы и ответы, и вовсю шла работа над очередным романом. Он дважды видел девушку, производившую неземной шум и всю в крови бежавшую по улице ему навстречу. Девушка та была частью ответа, – сказал он Майклу. Потому он ее и видел. Она была вестником близости «конечных пределов». Коко был для Андерхилла способом возвращаться в Я-Тук, как и видение панически бегущей по городской улице девушки, как и все, что он написал.

– Хуже всего, – говорил Тим Андерхилл Майклу в «Золотом драконе», – что Коко – это первостатейный отморозок, ублюдок Виктор Спитальны. Я все просчитал. Один из «номеров» Коко сотворил я, еще один – ты и, думаю, Конор Линклейтер – автор третьего…

– Да, он один, – сказал Майкл. – Я тоже один… Ты прав.

– Нет, без дураков, думаешь, по тебе не видно было? Ты уж точно не мясник по натуре. По моим рассуждениям, это мог быть только Спитальны. Если, конечно, не ты или Денглер, что в равной степени маловероятно.

– Я прилетел в Бангкок, чтобы узнать по возможности все о последних днях жизни Денглера: я думал, это может дать мне импульс – снова начать писать. И тут, друг мой, начался ад кромешный. Стали гибнуть журналисты. На что вы с Биверсом и обратили внимание.

– В смысле – журналисты? – простодушно спросил Майкл.

Андерхилл на мгновение уставился на него с открытым ртом, а затем разразился смехом.

Майкл подошел к широкому и запруженному транспортом пересечению Чароен-Крунг-роуд с Суваронг-роуд и остановился на мгновение в напоенной влагой жаркой ночи. Воспользовавшись ресурсами нескольких провинциальных библиотек и книжных магазинов Бангкока, Тим Андерхилл обнаружил то, чего не увидел Гарри Биверс с помощью научного сотрудника и обширной библиотечной системы. У Пула перехватило дыхание при мысли о том, что Биверс мог не заметить, даже отрицать связь между жертвами.

Потому что связь эта подвергала их всех опасности. Андерхилл был уверен, что Спитальны следил за ним как в Сингапуре, так и в Бангкоке.

Пару раз Тиму казалось, что за ним наблюдают, и с тех пор ощущение слежки за собой не оставляло его. В «Золотом драконе» он рассказывал Майклу: