Кокон

Пусть Ван Лухань немного жалела, что у них с мужем не получается завести ребенка, жилось им весело. Порой муж больше напоминал ей товарища по путешествиям. Они постоянно кочевали с места на место. Стоило им обжить очередной дом в чужой стране, пропитать его своими запахами, как опять наступала пора уезжать. Они подхватывали чемоданы и прощались с теми, кто все это время о них заботился. Наступало Рождество, время отправлять открытки, и лица старых друзей снова всплывали перед глазами. Раз в году они вспоминали этих людей, представляли, какие перемены случились в их жизни. Переезжая с места на место, человек постепенно черствеет от частых расставаний. Они сознавали, что все привязанности конечны, поэтому умели правильно расставаться и понимали, что любому хорошему началу требуется хорошее завершение. Ван Лухань ценила мужа за это холодное благоразумие и надеялась однажды стать такой же, как он.

Когда жизнь безмятежна, время лишено часов и минут, – не успела она оглянуться, как прошло двенадцать лет. На память о них осталась стопка фотографий, и если бы не подписи в правом нижнем углу, она ни за что не смогла бы расположить их по порядку. Всегда палящее лето, она в платье, на шее жемчужное ожерелье, с улыбкой она стоит или сидит возле мужа.

Ван Лухань говорила, что никогда бы не подумала о разводе, если бы не новая встреча с моим папой. Но на том банкете в толпе мельтешащих людей она с первого взгляда узнала старого друга, с которым не виделась двадцать лет, голова у нее закружилась, по телу словно пропустили ток, и она очнулась от долгого сна. Она шла к нему, и двенадцать лет безмятежной жизни с грохотом рушились за спиной. Счастье, в которое она поверила, обернулось химерой. Пути назад больше не было.

На следующей неделе она должна была ехать с мужем в очередную заграницу, но вместо этого отправилась с моим папой в Москву. В поезде они крепко прижались друг к другу. За окном проплывали пустынные холмы и укрытое снегом озеро. Глядя ей в глаза, он сказал: с тобой моя жизнь снова обрела смысл. Ее сердце сжалось. По сравнению с подростком, которого она знала, этот мужчина казался несчастным и одиноким, в сиявших некогда глазах осел пепел. Она сжала его руку и сказала: я всегда буду с тобой и каждый наш день наполнится радостью. Он кивнул – конечно, мы обязательно будем счастливы.

Вернувшись из Москвы, Ван Лухань попросила у мужа развод. Он был не готов к таким новостям, но держался по-прежнему достойно. Молча взглянул на нее сквозь маленькие круглые очки в золоченой оправе и спросил: тебе нужно время, чтобы хорошенько все обдумать? Нет, ответила Ван Лухань. Ладно, сказал муж. В конце месяца у меня командировка во Францию, лучше, если мы покончим со всеми формальностями до моего отъезда. После она видела его только по телевизору, к тому времени он уже был послом в одной из африканских стран, рядом сдержанно улыбалась женщина с жемчужным ожерельем на шее.

Мой папа попросил развод почти одновременно с Ван Лухань. Мама не соглашалась, но это был всего лишь вопрос времени. Потом папа и Ван Лухань стали жить вместе. Это была очень счастливая пора. Такая жизнь казалась им знакомой и родной, они будто вернулись в прошлое, в две темные комнатки ее старой квартиры. И намеренно воссоздавали декорации своей юности: с утра до вечера сидели дома, плотно задернув шторы. Он читал ей вслух, они вместе готовили, стояли у окна и ели одно яблоко на двоих. Эти занятия в любую минуту могло прервать нахлынувшее желание. Постель заменила им язык, стала их главным способом общения. Но даже в этом безудержном счастье Ван Лухань все время преследовал страх. Ей чудилось, будто что-то может внезапно их разлучить. Она никогда не заговаривала об этом с моим папой: многие слова, будучи сказанными, превращаются в камни и остаются вечно висеть между людьми. К тому же ей хотелось верить, что ее страх – всего лишь тень, не изжитая временем, и мало-помалу она исчезнет.

Поэтому, узнав о болезни брата, она не могла не подумать, что переезд матушки Цинь станет угрозой для их брака. Хотя время и сгладило память о боли, Ван Лухань помнила тогдашнее свое бессилие перед приступами матери. Откровенно говоря, все эти годы за границей она почти о ней не вспоминала. Знала, что за матерью ухаживают, что живется ей хорошо, и этого было достаточно. Иногда Ван Лухань целыми месяцами не звонила домой. Материн голос рождал в ней тревогу, казалось, в следующую секунду он треснет и взорвется. Она пряталась больше десяти лет, дальше прятаться было невозможно.