Кокон

Чтобы разом отвязаться и от твоего отца, и от моей бабушки, мой папа перестал ходить по улицам за Ван Лухань. Но теперь он каждый день заглядывал к ней домой. Опасаясь, что твой отец не отстанет от Ван Лухань, он велел ей сидеть дома и сам покупал для нее продукты, ходил за углем и за крупой. И перед каждым визитом умудрялся стащить для нее что-нибудь из дома. То пампушку, то пару пирожков баоцзы, а в счастливые дни приносил кусочек грудинки или кулек вытопленных шкварок, и Ван Лухань радовалась угощению как ребенок. Потом он начал таскать талоны и деньги – сворачивал в трубочку и прятал в шве ватника. Как-то раз он открыл буфет, чтобы взять деньги, и тут в комнату заглянула бабушка. Увидев его, она поспешно вышла. Оказывается, она давно все знала, но закрывала глаза на его воровство. После того случая он уже постоянно брал деньги из буфета. У них с матерью сложился негласный договор: она втайне от отца дает ему деньги, за это он скрывает свою дружбу с Ван Лухань.

Папа проводил у Ван Лухань все больше времени, часто приносил ей книги, они садились у тусклой настольной лампы и читали. Брат его одноклассника был главарем хунвэйбинов, во время очередного налета они конфисковали кучу иностранных романов, и папа тайком брал их почитать. Ван Лухань любила читать, и хотя многое в книгах было для нее непонятным, они дарили ей иной мир, в котором она могла ненадолго спрятаться, куда могла сбежать из своей разрушенной семьи. Больше всего она любила “Анну Каренину”: поезда, Москва – все это выглядело так романтично, и ей почему-то нравилась фамилия “Вронский”, она так чудесно перекатывалась на языке, в ее ритме слышалась зима. Папа то возвращал этот роман, то снова брал почитать, в конце концов выменял его за губную гармошку и вечером преподнес Ван Лухань. С книгой она больше не расставалась, брала ее и во Францию, и в Африку, хранила много лет, до следующей встречи с моим папой. Тайком от мужа Ван Лухань, отправившись с ним в Москву, взяла книгу с собой. В тряском вагоне он увидел, что “Анна Каренина” лежит на дне ее чемодана. Ван Лухань тогда печально усмехнулась: наверное, в прошлой жизни я была Анной. Книги не стало во время очередной заурядной ссоры. Ван Лухань порвала ее на клочки и выбросила в окно.

Часто папа оставался у Ван Лухань до самого ужина. Ее отец хорошо готовил, избаловал жену вкусной стряпней. Папе пришлось освоить южную кухню, в каждое блюдо он добавлял лишнюю ложку сахара и немного вина. Потом и сам начал придумывать новые рецепты, по-новому сочетая привычные продукты. И в основном получалось вкусно, несколько раз ему даже удалось порадовать мать Ван Лухань, и на следующий день она просила приготовить то же самое. Странно, но ее мать как будто совершенно забыла, кто он такой, и безоговорочно ему доверяла. С тех пор он готовил, а Ван Лухань чистила овощи и мыла посуду. Они надевали фартуки ее родителей и хлопотали на тесной кухне, как настоящие хозяева. А мать Ван Лухань больше напоминала их дочку, привередливую избалованную девочку с непредсказуемым характером.

Но как только у матери начинался приступ, безмятежности приходил конец. Приступы всегда случались вечером, поэтому папа и задерживался у Ван Лухань допоздна. Под вечер на улице становилось шумно, соседи возвращались домой, звонко тренькали велосипедные звонки, кричали и топали дети, шипело масло в сковородах… Эти звуки влекли мать Ван Лухань. Не в силах удержаться, она срывала приколотую к окну занавеску и выглядывала наружу, смотрела, как смеркается небо, как загораются окна в домах, потом садилась посреди темной комнаты и, дрожа всем телом, звала Ван Лянчэна, умоляя мужа не покидать ее.

– Не бойся, ведь не ты это сделал, чего же ты боишься? Гвоздь твой, ну и что? Ты ведь не виноват… – Она без устали повторяла эти слова, словно верила, что стоит только произнести их еще несколько раз, и муж передумает. Снова и снова мать Ван Лухань возвращалась в ту ночь, в ту роковую секунду, тщетно пытаясь успокоить мужа, вырвать его у смерти.

Ее выкрики звучали для моего папы упреком. Взгляд матушки Цинь рассеянно блуждал по комнате, но папе казалось, что она глядит на него в упор. В такие минуты следовало схватить ее и напоить успокоительным, иначе приступ усиливался, матушка Цинь принималась рвать на себе волосы, биться головой о стену, а то и рвалась в туалет, чтобы забраться на злосчастное окно. После лекарства она постепенно затихала, папа с Ван Лухань к тому времени едва на ногах держались. Только тогда он мог со спокойным сердцем уйти к себе домой. И каждый раз, когда он уходил, Ван Лухань упрямо отводила взгляд, не смотрела на него.

– Все хорошо, мама, все прошло, – нашептывала она, похлопывая мать по спине.