Кокон

Из Пекина папа звонил нам раз в неделю. В воскресенье вечером мы с мамой отправлялись в магазинчик рядом с домом ждать его звонка. Сам он тоже пользовался общим телефоном, поэтому мы договаривались, что он позвонит в шесть. Но папа не отличался пунктуальностью и всегда немного опаздывал. Нам было неудобно стоять в магазине просто так, поэтому мама покупала какую-нибудь мелочь вроде пастилок или медальонов из боярышника. Мне больше нравились медальоны, их хватало надолго. Завернутые в бумажный конвертик, они напоминали стопку монет по пять фэней[36]. Я бережно держала такую монетку на языке, высасывая из нее сладкий краситель, пока она не начинала крошиться. Я старалась растянуть удовольствие, словно у меня в руках монеты, которые нужно бережно тратить. И каждый раз загадывала, на каком по счету медальоне зазвонит телефон. Однажды я потратила все “монетки”, но он так и не зазвонил. Мы с мамой прождали в магазине до самого закрытия и на ноющих ногах отправились домой. Но даже если бы он позвонил, я бы просто повторила то же самое, что и каждый раз: “Папа, как твои дела? У меня все хорошо, не беспокойся, я буду слушаться маму”.

Дул холодный ветер, мы медленно возвращались домой. Язык у меня онемел от сладкого, задние зубы ныли. Несказанные слова разрастались внутри, вспучивая сердце. Нетвердой походкой к нам подошел пьяный, сощурившись, оглядел мою маму, раскинул руки и загородил ей дорогу. Мама заметалась, кое-как оттолкнула пьяного, схватила меня за руку и понеслась вперед. Бежали мы долго, потом наконец встали отдышаться под фонарем. Я смотрела на маму с ненавистью, как будто она чем-то предала моего папу.

Когда я выросла, такие медальоны из боярышника почти исчезли. И я забыла, как стояла той зимой в магазине и рассасывала их в ожидании телефонного звонка. А вспомнила благодаря одной незнакомой женщине. Летом прошлого года я договорилась встретиться с другом, он опаздывал, мобильник у меня разрядился, и я подошла к придорожной телефонной будке. Под пластиковым козырьком стояла женщина. На ней было синтетическое платье с высокими плечиками, какие носили много лет назад, седые волосы висели по плечам, взгляд блуждал. Она сняла трубку, раскрыла ладонь, осторожно вытащила медальон из розовой обертки, бросила его в щель для монет и набрала 119[37].

– Горим, – тихо сказала она, затем повесила трубку и скрылась в сумерках, сжимая в руке розовый пакетик.

С уходом зимы воскресные телефонные звонки сошли на нет. Потому что папа начал ездить в командировки в Россию, а на поезде дорога до Москвы занимала целую неделю. Мы могли созвониться, только когда он возвращался в Пекин. Весной мама тоже уехала в Пекин: папе нужен был помощник. Меня отправили жить к дедушке. Это придумала бабушка, так она хотела наладить отношения между дедушкой и папой, к тому же у дедушки жила и Пэйсюань, а она могла хорошо на меня повлиять. Воочию увидев папино падение, бабушка считала, что мне крайне необходим хороший пример для подражания. Папа не хотел быть обязанным своим родителям, но другого выхода не оставалось, на каждую поездку в Москву уходило по две недели, они при всем желании не могли взять меня с собой. В итоге он согласился, но с условием, что будет ежемесячно перечислять бабушке плату за мое содержание.

Я не хотела переезжать к дедушке. Я была согласна даже на школу-интернат, откуда домой отпускают раз в две недели, лишь бы они взяли меня с собой в Пекин. Но моего мнения никто не спрашивал, да я и не помню, чтобы сама высказывалась против. Не уверена, что у меня было такое право. Скорее всего, начни я спорить, мама сказала бы: это нужно для твоего же будущего. Очень странные слова. Я хотела, чтобы они сделали мою жизнь счастливее в настоящем. Связь с родителями теснее всего в детстве, ребенком я не могла сама распоряжаться своей судьбой, все решения принимали они. И если родители были не в силах сделать меня счастливее на подвластном им отрезке, о каком будущем могла идти речь?

Оформив перевод в новую школу, мама собрала мой чемодан и перевезла меня к дедушке. Она обещала, что это временно, что они устроятся в Пекине и обязательно заберут меня к себе.

Ты был прав, я совершенно не хотела приспосабливаться к среде. Я знала, что скоро снова уеду, поэтому ничего не ждала и не требовала от новой жизни. Я даже не хотела завести здесь друзей. Играла с вами только для того, чтобы насолить Пэйсюань и дедушке с бабушкой. Иногда в самый разгар веселья я вдруг оглядывала вас, удивляясь, как вообще могла с вами подружиться. Часто я без малейшего повода начинала визжать, заходилась долгим пронзительным криком. Наверное, мне хотелось отгородиться от вас, закрыть себя в этом крике и побыть немного одной. За те два года я стала совершенно неуправляемой, росла буйным сорняком, но теперь, оглядываясь назад, вижу, что это было самое счастливое время в моей жизни. Однако каким было то счастье, совсем не помню. Память всегда кроит прошлое так, как ей угодно, а моей памяти больше по душе страдания.